Результаты переписей как рычаг этнической конкуренции в Дагестане

В условиях использования национального квотирования как одного из основных принципов формирования национальной элиты и собственно распределения чиновничьих кресел вопрос о численности того или иного народа или этнической группы приобретает особую значимость. Этим и определяется тот интерес со стороны различных экспертов и представителей национальных сообществ к итогам этой переписи в части национального состава населения Республики Дагестан (РД).

Национальное квотирование

Как подчеркивают исследователи, в контексте политики национального квотирования, которая хоть и негласно, но все-таки присутствует в жизни республики, численность того или иного народа стала не только предметом интереса специалистов по этнодемографии и статистике, но и важным политическим фактором. В этих условиях, к сожалению, говорить об объективном подходе к переписям и в общем к демографии в Дагестане не приходится, а итоги переписи 2010 г. вполне обоснованно ставятся под сомнение.

Критический подход к итогам переписи 2010 г. имел место и со стороны представителей этнических общностей, чьи интересы, на их взгляд, были ущемлены при проведении этой переписи. В частности, три депутата НС РД, представлявших НС РД, обратились к руководству республики с призывом пересмотреть итоги переписи 2010 г. Нариман Асваров, Михаил Гашимов и Ахмед Изилов в своем обращении пишут о фальсификации итогов переписи в Дербентском районе и городе Дербенте. В Дербентском районе численность азербайджанцев якобы увеличилась почти в два раза «за счет переписывания других народов азербайджанцами, в частности табасаранцев, лезгин, агульцев и других народов». По заявлению этих депутатов, в городе и районе табасаранцы составляют по 20% населения, в то же время в руководстве они практически не представлены. Кроме того, они отмечают: «В Народном собрании Дагестана прошлого созыва табасаранцы были представлены четырьмя депутатами из 72, а в пятом созыве, состоящем из 90 депутатов, табасаранцы представлены всего лишь тремя депутатами, тогда как, фактически, табасаранцев в настоящее время в Дагестане проживает больше, чем лакцев, русских и азербайджанцев. При формировании нового состава руководства НС табасаранцам не был предоставлен ни один из ключевых комитетов, не говоря уже о должности заместителя председателя Народного собрания РД. За всю историю новой России в Государственной думе РФ не было ни одного представителя табасаранской национальности». 

Свое недовольство итогами переписи выразили и представители Федеральной лезгинской национально-культурной автономии (ФЛНКА), которые считают, что лезгины являются третьим по численности народом в Дагестане, но из-за искажений результатов переписи оказались задвинуты на четвертое место. Резкий рост, на 19,1%, численности кумыков между 2002 и 2010 гг. дает основание, на взгляд руководства ФЛНКА, считать, что «кумыков «простимулировали» на более ускоренное увеличение численности населения административными методами». На их взгляд, реальная численность кумыков меньше заявленной на 20% или около 100 тысяч. «Такая надбавка была дана кумыкам для того, чтобы их не обогнали лезгины. На самом деле и в Дагестане, и в России в целом лезгин уже с начала века больше, чем кумыков», – считают они.

Проведенные исследования с привлечением данных по национальному составу учащихся в средних общеобразовательных учреждениях, количеству избирателей и другим косвенным показателям выявили существенную разницу (400 тысяч человек) между количеством официально и реально проживающего в республике населения: население Дагестана, по этим вычислениям, составляет чуть больше 2,5 млн человек, в то время как официальная цифра – 2,9 млн. Разница получается и в национальном составе. Табасаранцев, как пишут депутаты НС РД, в республике действительно проживает больше, чем русских, лакцев или азербайджанцев. Больше официально заявленной цифры и доля в населении республики аварского (33,5% вместо официальных 29,2%), даргинского (17,4% вместо 16,9%) и чеченского (4,1% вместо 3,2%) населения.

На взгляд автора данного исследования, удивительно, что народы с самой высокой в республике рождаемостью (табасаранцы, чеченцы и аварцы) имеют, согласно итогам переписи – 2010, самый низкий рост численности с 2002 года. Их доля в общем населении Дагестана якобы снизилась: аварцев – с 29,4% до 29,2% и т. д., что не может не вызывать вопросов. По мнению одного из обратившихся к нам депутатов НС, в данном случае очевидно чье-то нежелание, чтобы официально доля аварцев в населении республики превысила «психологический» рубеж в 30%. Для того чтобы проверить эти данные, мы привели динамику национального состава (по родному языку обучения) учащихся школ с 2002/03 учебного года по 2010/11 учебный год, где на примере более объективных показателей отражено увеличение или уменьшение доли тех или иных народов за межпереписной период. 

Согласно этому исследованию, реальная численность населения Дагестана составляла на 2010 г. не почти 3 млн (2 977 419) человек, а около 2,5 млн (2 481 475). Численность представителей отдельных народов на 2010 г. по этому исследованию показана ниже:

Аварцы    839 901 – 33,5%

Даргинцы   428 749 – 17,4%

Кумыки    318 087 – 12,9%

Лезгины    313 683 – 12,7%

Табасараны  131 963 – 5,3%

Лакцы     105 819 – 4,3%

Чеченцы    101 484 – 4,1%

Азербайджанцы 97 291 – 3,9%

Русские    77 766 – 3,1%

Много вопросов вызвал у экспертов и сам перечень национальностей, на которые делится коренное население Дагестана. Чаще всего говорят о 30 национальностях, хотя почему 30, а не больше – непонятно. Более ясна картина с 14 титульными народами Дагестана, к которым относятся: аварцы, даргинцы, кумыки, лезгины, лакцы, табасаранцы, рутульцы, агульцы, цахуры, русские, чеченцы, азербайджанцы, ногайцы и таты.

Этнические процессы

На взгляд исследователей, такой разнобой с определением количества коренных народов Дагестана возникает из-за искусственного разделения аварцев и даргинцев на множество «самостоятельных народов», которые в реальности являются их субэтническими группами. При этом дробление относительно крупных дагестанских языков на множество «новых языков» продолжается. К примеру, ранее единый андийский язык делят сейчас на два самостоятельных – андийский и муни-кванхидатлинский, ахвахский – цунта-ахвахский и ратлу-ахвахский, хваршинский – хваршинский и инхокваринский и т. д. Тот же алфавитный перечень делит каратинцев на собственно самих каратинцев, тукитинцев и анчихцев. Добрались и до рутульцев, которых Росстат поделил на рутульцев, ихрекцев и хновцев. Хновцы, между прочим, записывались до сих пор как лезгины, которые также оказались разделены на кюринцев, «ахтинцев» и лезгин.

В данном случае уместно привести мнение директора Института этнологии и антропологии РАН Валерия Тишкова по этому вопросу: «Заметим, что утвердившееся в научных кругах Москвы мнение, будто андо-дидойские народы были «насильственно» присоединены к аварцам, не соответствует действительности. Причинами такого заблуждения послужили, по всей видимости, утвердившиеся в современной интеллектуальной среде два устойчивых предубеждения: 1) что все вопросы этнического характера при коммунистическом строе решались начальственным произволом и администрированием и 2) что этнос, имеющий самостоятельные «этнические признаки», не может добровольно желать быть интегрированным в состав «другой» национальности... Многие джамааты так называемых андо-дидойских народов были политически тесно связаны с «Аварским ханством» – союзом джамаатов на Хунзахском плато. Язык войска (болмацI) всех объединенных сил и союзов джамаатов этой части Дагестана, знание которого, помимо своего, «джамаатского», языка, было необходимо любому жителю этой части Дагестана... На нем же развилась общая для всего населения региона, богатая песенная и литературная традиция. Поэтому интеграция андо-дидойских народов с аварцами, происшедшая в ХХ в. в контексте нового, «национально-этнического» осмысления реальности, привнесенного коммунистической идеологией, была вполне естественной. Характерно, что аварцы, проживающие за пределами Хунзаха и говорящие на отдельном диалекте аварского, часто знают литературный аварский язык хуже, чем представители ботлихцев, годоберинцев, хваршинцев и других упомянутых выше групп, имеющих свои собственные языки». 

Также любопытным примером ситуации взаимообусловленности категорий языковых общностей и этнической идентичности может служить Цумадинский район. Такой национальности или этноса как цумадинец, выделенного на лингвистической основе, нет. Однако вполне отчетливо наблюдается самоидентичность цумадинцев – жителей Цумадинского района горной Аварии. В этом районе расположены джамааты шести аварских этносов, говорящих на самостоятельных языках. Для них языком межэтнического общения был и остается аварский литературный язык. Практически каждый цумадинец знает родной язык, а также аварский литературный и русский языки.

Роль литературных языков

Кроме того, в связи с вопросом о роли местных литературных языков в формировании самосознания дагестанских народов и роли русского языка в органичном встраивании Дагестана в общероссийское культурное пространство необходимо процитировать академика РАН Г. Г. Гамзатова. На его взгляд, прежде всего, необходимо различать положение аваро-андо-цезской и лезгинской групп языков: «Речь идет о ситуации, когда в роли средства межэтнического общения мог выступить наряду с русским, если так можно выразиться, некий «региональный» язык. В Южном Дагестане, например, в свое время получил распространение азербайджанский язык, который помогал и отчасти продолжает помогать народностям лезгинской группы в общении между собой. В равнинном Дагестане посредническую роль в общении горцев с кумыками выполнял по преимуществу кумыкский язык. А на территории Северо-Западного Дагестана языком межэтнического общения с древнейших времен служил аварский.

Однако использование названных языков в рассматриваемой роли было далеко неодинаковым. Если горцы обращались к азербайджанскому и кумыкскому языкам только как к средствам межнационального общения, то употребление аварского языка среди народностей и племен Северо-Западного Дагестана носило принципиально иной характер. Эти племена и народности были близкородственны в историко-культурном, этно-психологическом и языковом отношениях к аварцам, а в политическом плане всегда входили в состав аварских государственных образований, таких как средневековый Сарир, так называемые Вольные общества, Хунзахское ханство и др. И языком общения у них, естественно, был аварский, и это обстоятельство становилось фактором, стимулирующим консолидационный процесс данной группы этносов и языков. Тот факт, что почти 100 процентов опрошенных представителей андо-цезских народностей назвались аварцами, не оставляет места для сомнений в достаточной прочности общностного этноязыкового сознания у населения этой группы.

Употребление аварского языка андо-цезскими народностями в качестве языка межплеменного и межэтнического общения – по существу в ранге «своего языка» сопоставимо, скажем, с использованием грузинского, собственно картлийского, языка сванами и мегрелами, которые в той же мере близки и родственны грузинам – картлийцам, кахетинцам, гурийцам, имеретинцам, как андо-цезы – к аварцам. Более того, сваны и мегрелы в этническом отношении традиционно относят себя к грузинам, и это принято считать закономерным, хотя языковые отличия сванского и мегрельского от грузинского, по свидетельству специалистов, обозначены не менее разительно, чем отличие андийских и цезских от аварского. Поэтому вполне резонно, что и андийцы, и цезы, ревниво оберегая свою языковую, в некотором роде и этническую самостоятельность, в то же время официально и неофициально относят себя к аварцам и называют себя аварцами. В типологическом плане аналогична, на наш взгляд, и ситуация, сложившаяся с даргинским языком, который лишь с относительно недавних пор стал родным для урахинцев, кубачинцев, кайтагцев, считавшихся в свое время носителями самостоятельных языков. Что же касается азербайджанского и кумыкского языков, то былая их роль в качестве региональных средств межнационального общения все более затухает и в современном Дагестане практически носит анахроничный характер. Надо сказать, что решающую роль в таком повороте процесса сыграло все более активное внедрение русского языка в общественную практику».

В это же ключе звучит мнение А. Г. Климова: «В пределах Восточного Кавказа приходится, по-видимому, считаться с двумя престижными языками, оказывавшими в прошлом заметное воздействие на своё окружение. На раннем этапе таковым должен был являться удинский – предполагаемый язык христианской церкви (кавказской Албании), на значительно более позднем – аварский… Значительно более ощутимые следствия при­несло многовековое контактирование аварского языка с генетически близкими к нему андийскими и цезскими, а также некоторыми более отдален­но родственными. Оно результировало в возникновении к позднему средневековью так называемого болмаца (авар. bol mac' – общественный язык) – общеаварской языковой нормы, превратившейся в подлинный язык меж­племенного общения, lingua franca, значительной части Дагестана. И по­ныне ширящееся значение его в андоцезском ареале приводит здесь к дальнейшему распространению аварской лексики (за счет нередкой утра­ты исконного материала), некоторых элементов словообразования, а так­же к калькированию отдельных синтаксических моделей. Однако даже для последнего, относительно узкого ареала трудно говорить о заимствованиях собственно морфологического порядка».

В качестве резюме к вопросу о роли малых языков в общественной жизни республики следует обратиться к выводу известного этнографа М. Магомедханова: «Известный тезис о том, что любой из языков народов мира, в том числе бесписьменный, имеет потенциальные возможности развития до наивысших социально-коммуникативных и социально-культурных уровней, не следует понимать буквально. Существуют еще и демографические, экономические, социолингвистические и другие реалии, которые не всем и не всегда удается приводить в соответствие с привлекательными теоретическими моделями или виртуальными схемами управления этноязыковыми процессами. Иными словами, без учета социально-демографических реалий попытки оживить функционально депрессивные языки или наделить языки ранее не свойственными им функциями вряд ли окажутся эффективными и перспективными.

Не секрет, что социальные функции, сферы употребления языков с давно устоявшимися письменными традициями неуклонно сворачиваются и все явственнее ограничиваются пределами семейного и сельского быта. Сказанное в полной мере относится и к освоению, употреблению аварского языка как собственно аварцами, так и андо-цезскими народами, которые, как и арчинцы, на протяжении веков составляли авароязычную общность. Сомнительно, что самоизоляция от авароязычной среды общения сделает жизнь андо-цезских народов и арчинцев духовно богатой или убережет их от последствий глобализации, «перемалывающей» этнокультуры целых континентов и многомиллионных народов». Он же вполне логично заключает: «Наивно полагать, что на республиканском или федеральном уровнях могут быть поддержаны проекты по возложению на языки народов Дагестана заведомо непосильных (с точки зрения финансового обеспечения) социально-культурных функций (использование в сфере высшего образования, науки, создание для всех без исключения народов Дагестана «национальных» театров, телекомпаний)».

Резюме

Вышеприведенные данные свидетельствуют, что данные официальных переписей населения становятся важным ресурсом в политической борьбе различных властных группировок, эксплуатирующих национальные идеи в своих конъюнктурных целях. Очевидно, что в отношениях между элитами четырех самых крупных народов Дагестана – аварцев, даргинцев, кумыков и лезгин – существуют проблемы с определением своего места во властной иерархии. Очевидно, что численность того или иного народа становится важным аргументом в этой борьбе, что подстегивает представителей этих элит к организации приписок в некоторых муниципалитетах Дагестана для обеспечения большей численности тому или иному народу.

В 1990-е гг. в Дагестане оформилась система власти, при которой первый пост в республике занимает представитель одной из двух крупнейших национальностей в республике – аварец или даргинец. При этом, если первый пост в республике занимает аварец, то вторым человеком в республике – главой правительства – обязательно становится даргинец. И, наоборот, если главой республики становится даргинец, то правительство возглавляет аварец. Кумыки, как третий по численности народ Дагестана, после краха Союза еще претендовали на второй пост в республике. Но в последние лет пять занимали третий по значимости пост в республиканской системе власти. А именно – кресло председателя парламента. В 2007 г. отмечено, что в связи со сменой руководства Дагестана образуется негласное соперничество между двумя группами: даргино-кумыкской и аваро-лезгинской. Образование этих союзов обусловлено тем, что даргинская и аварская элиты соперничают за роль «первого» народа Дагестана, а лезгины и кумыки – за роль третьего в республике и второго в тандеме. Таким образом, если до 2006 г. первый пост был у даргинской элиты, а второй (премьер-министр) – у кумыков, то сейчас, со сломом этой структуры, возможны лезгинские претензии на это кресло.

Более того, демография воспринимается как важный инструмент борьбы элит некоторых народов за доступ к финансовым и политическим ресурсам. В этом отношении прекрасной иллюстрацией к нашему тезису является пост одного из активных блогеров на сайте Федеральной лезгинской национально-культурной автономии, который мы цитируем полностью, поскольку он иллюстрирует настроения представителей элит, эксплуатирующих национальные идеи: «В целом позитивная динамика роста численности и удельного веса лезгин в городах Дагестана. Весьма отрадно, что этот рост наблюдается именно там, где это нужно больше всего с точки зрения стратегических и практических интересов лезгин – в столичном округе (Махачкала и Каспийск) и Дербенте. Учитывая, что наше доминирование во всех дагестанских городах просто невозможно (да и не нужно), худшим вариантом было бы распыление лезгин среди населения многих городов. Лезгинское присутствие в Кизляре, Хасавюрте, Буйнакске, Южно-Сухокумске и даже в Избербаше вовсе не обязательно. Да и претендовать на что-либо в этих городах просто нереально. Сокращение числа лезгин в Даг. Огнях склонен расценивать не как минус, а, скорее, как плюс, ввиду опасности упомянутого выше распыления населения. И вообще, предпочел бы, если лезгины из Огней постепенно перебрались в Дербент, усилив тем самым наше присутствие в стратегически очень важном для нас городе. Ведь очевидно, что в обозримом будущем лезгины не смогут играть главенствующую роль в Огнях, где стремительно растет табасаранское население. Рост же удельного веса лезгин в Дербенте имеет для нас первостепенное значение во всех отношениях. Итоги переписи по Каспийску – серьезный успех, который необходимо обязательно конвертировать в мэрское кресло и т. д. Ситуация по Махачкале также вселяет оптимизм, ведь мы вышли на чистое четвертое место, да и отставание от кумыков и даргинцев не выглядит непреодолимым. Лезгинское присутствие в Махачкале считаю не менее важным, чем в Дербенте в силу, прежде всего, политических и экономических причин».

С учетом всего вышеизложенного очевидна необходимость более четкого контроля за ходом и подведением итогов переписной кампании в Дагестане и на Северном Кавказе в целом. Это необходимо не только для того, чтобы увидеть, наконец, реальную демографическую ситуацию, для чего собственно и проводятся переписи, но и для того, чтобы избежать излишней политизации этого процесса. Искусственное формирование списков «мертвых душ» также должно стать поводом для изучения правоохранительными органами незаконных схем, осуществляемых тем самым с распределением бюджетного финансирования.