10. Сказки дедушки Лёвы: первый на Руси бложник-тысячник
«Помнится, в те годы, как почти все девушки её возраста, она увлекалась сочинениями российских «властителей дум». Читала запоем, всё подряд, без разбору, безвольно втягиваясь в засасывающий омут их словесного самоистязания. Но со временем, исподволь, в ней нарастало чувство сопротивления, протеста как раз вот этому самому их кокетливому мазохизму. Каким-то подсознательным чутьём она улавливала, что в нём, этом мазохизме, при всей его легко узнаваемой достоверности таится некая неподвластная самим авторам, но разрушительная в своей потенции ложь. В чём это выражалось, ей едва ли удалось бы определить в словах, но фальшь прочитанного в конце концов стала ощущаться ею почти физически.
Один, к примеру (с гениальной, впрочем, убедительностью!), звал человечество вернуться к собственному естеству, к природе, прочь от разлагающей душу и тело цивилизации, но ей-то доподлинно было известно, что сам пророк без этой цивилизации шагу не мог ступить, строго соблюдал свой помещичий интерес, а для его, прославленного на всех мыслимых языках вегетарианского стола в доме держали специального повара, а от не менее прославленной крестьянской поддёвки на нём неизменно исходил едва уловимый запах «Коти».
Герои другого, живущие в тоске по честному труду и мечтой о времени, когда небо непременно должно обрасти алмазами, почему-то всегда окружены толпой услужающей им челяди, которую они, без разбора пола и возраста, во всеуслышание «тыкают», заполняя тома волшебных по тонкости и мастерству повестей, рассказов и пьес пустопорожними разговорами о «золотом веке», долженствующем, по их мнению, наступить вот-вот, по крайней мере не позже следующего понедельника.
Третий же и вовсе от книги к книге тянул однообразный маскарад из философствующих во хмелю или после оного провинциальных купцов, реющих буревестников и благородных цыган с вырванными для осветительных целей сердцами, но при всём своем свободолюбии не стеснялся высокомерно облаивать всякого, кто хотя бы робко пытался возражать его расхожим пошлостям».
Завершить этот цикл мне бы хотелось разбором какого-нибудь классического дискурсивного аттрактора, не привязанного к сегодняшним пропагандистским диванам, сыгравшего известную негативную роль в истории нашей страны, достаточно распространённого и не преодолённого по сей день, соответственно, продолжающего отравлять русскую ноосферу. Задача состоит в том, чтобы показать остроту проблемы, возникающей из традиционного у российской публики пренебрежения стратегическим анализом, из отказа от самостоятельного мышления в пользу групповой солидаризации по стилистическому признаку.
К счастью, сразу несколько таких примеров лежат на поверхности, поскольку представлены широко известным нам творчеством Л.Н. Толстого, оказавшим огромное влияние на русскую общественную мысль и политическую историю. К сожалению, Зеркало Русской Революции немного не дожило до прихода отображаемого им объекта в реальную жизнь и, в отличие от поклонников своего великого таланта, не смогло прочувствовать на себе плодотворности собственных призывов, ну так и Галковский с Деволом предпочли обустроиться за пределами Богоспасаемой…
Наиболее известный из фолиантов Льва Николаевича – «Война и мир» – представляет почти весь спектр выявленных нами манипуляционных технологий. Первым делом, бросается в глаза высокоуровневая стилизация, на которую уходят основные усилия автора и на которую легко покупаются читатели, готовые некритично воспринимать подбрасываемые идеи. Кто готов не то, что поднять руку, а поставить под сомнение значимость такой «глыбы», если одну только «Войну и мир», написанную Толстым за семь лет, не смогли прочитать оба Джорджа Буша за всю свою жизнь? Прекрасный литературный язык и богатый многоуровневый сюжет со множеством разнообразных героев, в описании – высокое общество и благородные душевные порывы, балы и камергеры, ананасы и рябчики, огромные пассажи на великолепном французском и короткие немецкоязычные вставки, cher ami и die erste Kolonne marschiert, большая история и маленькие судьбы. Богемик, с его фальшивой кафешкой, и рядом не валялся. А что же за всем этим стоит?
Содержание «Войны и мира» – это, фактически, индивидуальный блог новостника-аналитика, псевдоинтеллектуальная лабуда с поправкой на технологии XIX века. Общеизвестная историческая канва, на которую «накручиваются» индивидуальные сюжеты – только вместо современных фейковых новостей тогда были выдуманные судьбы вымышленных героев с отчасти реальными прототипами, – и всё это густо приправлено собственными глубокими наблюдениями автора о человеческой природе и законах истории, попросту говоря, философствованиями. Внешне повествование выглядит, как случайное блуждание, движение броуновской частицы, но при критическом прочтении нетрудно обнаружить дискурсивные аттракторы, продвигаемые писателем и выдающие то ли его собственные любимые «манечки», то ли техзадания Редакции. Люди работали.
Рассмотрим только три вредительских дискурсивных аттрактора из множества проявившихся в «Войне и мире».
1. Концепция «духа войска»
Оценивая результаты столкновения различных армий, Толстой заметил, что исходное соотношение численности войск не предопределяет исход сражения и войны. Задавшись вопросом, какая же дополнительная переменная задаёт результат, домножая на себя численность армий для того, чтобы можно было оценить количественно их мощь, Толстой подсовывает торопливый ответ – «дух войска». Чем он больше, тем лучше, следовательно, в нём всё и дело.
Уже по состоянию на 1860-е годы, через 60 лет после публикации суворовской «Науки побеждать» и через 30 лет после публикации сочинения Клаузевица «О войне» не то, что писать, но и воспринимать всерьёз подобную ахинею было просто позорно. Никто не отрицает значимости морального уровня и самоотверженности личного состава, но сведение всех факторов, кроме численности войска, к единой неосязаемой переменной, с игнорированием снабжения, вооружения, умений и слаженности солдат, тактического мастерства и правильной стратегии, особенностей поля боя – настоящий абсурд. Однако именно к этому бреду Толстой возвращался раз за разом, перебивая слабость рациональной аргументации красивым стилем и количеством повторений. А чтобы никто не стал возражать с опорой на существовавшую тогда военную науку, Лев Николаевич организовал на страницах гротескное осмеяние военной науки как таковой, представляя «учёных» военачальников оторванными от жизни идиотами. Да и кто бы посмел возражать такой Глыбе, написавшей тысячи страниц, по поводу одного маленького заблуждения, повторяющегося много раз, сколь бы нелепым оно ни было? Это выглядит так же неуместно и хамски, как возражение какого-то учёного зануды-очкарика в журнале Богемика, что рукопись, объявленная Богемиком фальшивой, единогласно считается в исторической науке подлинной и установлен даже человек, писавший её. Автор – глыба, стратег, а к нему пристают с презренной тактикой!
Это чудовищное наваждение не было преодолено и по состоянию на 2014 г. Восставшему Донбассу, заведомо не имевшему ни ресурсов, ни организации для противостояния Украине, свысока советовали сопротивляться активнее, набраться духа и доблести. Единицы пытались рационально оценить соотношение сил и вопили о приближающейся катастрофе. Неудивительно, что верх взяла линия на сведение всего и вся к «духу войска», а теперь вдруг никто не поймёт, откуда же взялся неожиданный разгром Русской Весны. В отношении военной науки публикой по-прежнему исповедуется подход «собрать все книги бы да сжечь». Дедушка Лёва нагадил на сто с лишним лет после смерти.
2. Отрицание важности организации
Следующим аттрактором, логически вытекающим из метафизической концепции неосязаемого «духа войска», стало отрицание важности управления в войне, пренебрежение всякой организацией и упор на желание народа воевать как якобы фактор, всё остальное заменяющий. Высмеивая немецких военачальников, надеявшихся на развитие сражений в строгом соответствии с заранее составленным планом и не учитывавших противодействие противника, Толстой довёл критику их подхода до откровенно абсурдной постановки вопроса: планировать вообще не нужно, от качества командования ничего не зависит, насморк Наполеона ни на что не влияет. Кутузов у Толстого изображён полным дегенератом, роль которого – изображать наличие командования, но при этом не принимать вообще никаких решений и пускать дело на самотёк, и книга построена так, что именно благодаря этим качествам Кутузова Россия смогла победить.
Развивая параллельно миф о «дубине народной войны», Толстой представлял победу над Наполеоном результатом действия стихийных неконтролируемых сил, всячески превознося простых вояк вроде артиллериста Тушина и в то же время подавая «штабных крыс» отрицательными персонажами – бездельниками, карьеристами, трусами, но самое главное – бесполезными в условиях «народной» войны «военными трутнями». Центральный (и, конечно, положительный) персонаж Болконский демонстративно отказывается от предложенной службы в рядах командования и отправляется на поле боя. Одновременно Толстой в упор не хотел видеть, что пресловутый «дух войска» во многом тоже конструируется элитой.
Лейтмотивом творчества Толстого с 1860-х годов, когда графа взяли в оборот «прогрессивные силы», стало отрицание роли управления и организации, нужности элиты, значения системного начала в жизни общества – всему этому противопоставлялся «народ-богоносец», якобы исконный носитель всей правды жизни, любым требованиям которого должно подчинять государственное устройство, ориентируя построение общества на крестьянский лад как идеал высшей справедливости. С помощью этого мыслевируса внушалась идея, что достаточно снести всю верхушку – и из народных недр и глубин стихийно возникнет та сила, которая организует сама собой «жизнь по правде». Крестьянину внушали, что он может не развиваться, что он сам по себе носитель сермяжной правды и может позволить себе что угодно – точно так же, как сейчас «сертифицированным русским» внушают, что, в силу сертификата, выданного нацдемовскими идеологами, они в условиях демократии выберут правильную власть, а пока могут нападать на прохожих с неправильным разрезом глаз и затыкать оппонентам рот воплем «Уймись, еврей!». Интеллигенции, напротив, внушали, что она должна не решать конкретные вопросы развития страны, а «искать правду» в тех якобы народных идеях, которые были заботливо выпестованы «прогрессивными силами». Началось же всё для Толстого с доведённых до абсурда народнических идей, которые граф начал развивать в «Войне и мире».
Для любого другого автора такое упорное настаивание на заведомом бреде закончилось бы полной самодискредитацией, но Глыбе дозволено всё. Ведь он уже был представителем высшей народной нравственности, даже во внешности похожий на православного святого. Эту роль не мог играть человек, стилизующий себя под интеллигента или представителя правящей знати. Нужен был человек, стилизующийся под крестьянина, но с достаточным культурным багажом, чтобы выразить народнические идеи на высшем уровне и по лучшим литературным стандартам. И если Богемик, будучи выходцем из рядовой массы, вынужден читать сообщества art_nouveau, bellezza_storia, best_design, home_and_garden, ru_royalty, чтобы хоть как-то мимикрировать под высокий штиль, и пишет “pardonnés moi” вместо “pardonnez-moi”, то Толстому не нужно было напрягаться, чтобы изобразить балы высшего света и грамотно писать по-французски, зато пришлось основательно попотеть над противоположным вектором стилизации, чтобы, будучи представителем элиты, доказывать высшему обществу, что праведной жизнью является не салонная болтовня у madame Шерер, а жизнь на земле по (выдуманным «прогрессивной общественностью») крестьянским идеалам.
Между прочим, затронутая Толстым тема руководства в Отечественной войне – не праздная. Качество командования русским войском со стороны Кутузова вызывает вопросы. Начать Бородинское сражение при заметном превосходстве в артиллерии (и незначительном отставании в живой силе), понести неслыханные потери и в итоге отступить, а затем и сдать Москву – всё это плохо укладывается в голове. Сегодняшние исследователи пытаются найти медицинское объяснение известной нерешительности Кутузова, из-за которой были упущены возможности завершить войну быстрее и легче (а именно, два ранения полководца: то пуля, то осколок гранаты насквозь проходили через черепную коробку), – вот и роль «насморка Наполеона». Стратегический результат Отечественной войны 1812 г. по понесённым общим потерям был для России катастрофическим: четырьмя проходами двух армий была выжжена целая полоса самой развитой территории, на которой потом разразился голод. И если не сводить все переменные, дополнительные к численности армии, к толстовскому «духу войска», а взять российские ресурсные возможности, территориальное преимущество, задействование партизан и прочие факторы, то приходится признать, что качество российского управления по сравнению с умениями Наполеона оставляло желать лучшего.
Тем не менее, вопреки выдумке Толстого об истукане-Кутузове, который будто бы пустил дело на самотёк, управление было, опиралось на осознанную стратегию и осуществлялось довольно активно. Разбор хода Отечественной войны 1812 г. должен был показать русской элите, что необходимо и далее повышать качество управления, а не вовсе отказываться от обязанностей по управлению и пускать дело на самотёк.
Впрочем, это дело прошлое, а воспроизведение «толстовского» подхода в наши дни, когда мы считаем нормой «руководителя»-фронтмена, не вникающего в существо управляемого объекта, но зато интенсивно «торгующего лицом» и подписывающего декларативные «майские пожелания», – очень и очень опасное явление.
3. Концепция «смертельной раны»
Ещё один дискурсивный аттрактор «Войны и мира» – натурфилософское сравнение войска со зверем, которому якобы достаточно нанести смертельную рану, а после лежать, ничего не предпринимая, и зверь сам умрёт. В роли «смертельной раны», напомним, Толстой выставил Бородинское сражение, затушевав все сложности со снабжением французского войска, невозможность оставаться в разорённой Москве после пожара и другие реальные факторы, заставившие Наполеона начать отступление. Слава Богу, Толстой хоть, кажется, не отрицал военного значения Тарутинского манёвра, но и его сумел представить как стихийно предпринятый русским войском, якобы влекомым более хлебным направлением: это ошибочное приписывание индивидуальной субъектности большим массам людей воспроизводится и поныне. Армия не устроена так, что у массы солдат появляется информация о более хлебном регионе, и они стадом интуитивно передвигаются ближе к продуктовым запасам. В реальности Тарутинский манёвр был сознательным и продуманным решением Кутузова, о чём свидетельствует его донесение Александру Первому: «С армиею делаю я движение на Тульской дороге. Сие приведет меня в состояние… прикрывать пособия, в обильнейших наших губерниях заготовленные. Всякое другое направление пресекло бы мне оные, ровно и связь с армиями Тормасова и Чичагова…». В отличие от Толстого, Кутузов что-то понимал в военном деле.
Конечно же, концепция «смертельной раны» при перенесении с животных на государства и армии совершенно абсурдна. Если противнику нанесён сильнейший удар, подрывающий его военные возможности, то нужно его скорее добивать и заканчивать войну, пока он не восстановил свои силы. Аналогия армии и государства со смертельно раненым зверем некорректна, поскольку армия, после понесения серьёзного урона, сохраняет источники снабжения и пополнения, а значит, может восстановиться; государство же сохраняет возможности нового производства для возобновления своих сил, получения зарубежной помощи и проч. Упуская момент добить врага, когда таковая возможность представляется, командующий затягивает войну к ущербу своей стороны, и ничего больше.
Несмотря на очевидную абсурдность, запущенные Толстым дискурсивные аттракторы продолжали отравлять русское сознание, и тема «смертельной раны» в исполнении пропагандистов-вредителей дважды всплывала в 2014 г. Сначала Стешин предложил сравнение восстания на Донбассе со «стрелой в кабана»: мол, захватив Крым и отправив Стрелкова в Славянск, Путин пустил Украину по дороге развала, дальше можно не беспокоиться. А затем, после Иловайского котла, среди ополчения был запущен миф о невосполнимом ущербе, будто бы нанесённом укроармии, так что ВСУ не смогут восстановиться ещё, как минимум, десять лет (кстати, пять из них уже прошли – а способны ли были распространители этого бреда думать хотя бы на такое время вперёд?). В обоих случаях пропагандировалось всё то же ничегонеделание, возведённое Толстым в ранг высшей добродетели народного полководца.
* * *
Таким образом, «Война и мир», при самой лояльной оценке, – образец изящной словесности, замечательно оформленный стилистически, с хорошо поставленными для обывателя-гуманитария XIX века фундаментальными вопросами, но с абсолютно всеми неправильными ответами. В лучшем случае – бредовым плодом воспалённого невежественного сознания, а в худшем – сознательно введёнными в оборот вредительскими дискурсивными аттракторами (уж слишком часто и много Толстой настаивал на перечисленных выше нелепых мессиджах в своём фолианте). Польза от «Войны и мира», конечно, есть: помимо обычного катарсиса, следующего за приобщением к произведению искусства, книга позволяет отвлечься и запастись оптимизмом, она учит патриотизму. Но ни в коем случае нельзя воспринимать её как технократически полезный источник знаний, советы и манеру анализа оттуда черпать категорически нельзя!
Увы, именно в этом запретном качестве произведения Толстого служили поколениям русских обывателей. Даже если конкретные размышления школьники-читатели не запомнили, потом они воспроизводили из подсознания манеру «рассуждений», многократно и с разных сторон ввинченную в это подсознание сотнями страниц философствований, что в наши дни увеличивает восприимчивость общества к «Киселёв-ТВ» и облегчает жизнь недобросовестным пропагандистам. Кто знает, может быть, запрятывание бреда среди классического сюжета как раз и усиливало суггестивный эффект без возможности установления и разоблачения источника: придумал Стешин свою бредовую метафору про стрелу в кабана, а откуда он её машинально позаимствовал, наверное, и сам не знает.
Если бы дореволюционное русское общество было способно к стратегическому анализу, оно бы отсеяло пропагандируемую Толстым заведомую чушь, а то и, выявив вредительские дискурсивные аттракторы многотомной писанины, разоблачило бы агента (точнее, поняло бы технологии, с помощью которых «прогрессивная общественность» направляет недалёкого искреннего автора на решение её задач). Увы и ах, Зеркало Русской Революции отработало на славу совершенно беспрепятственно. И никто так и не понял, вопреки очевидной хронологической подсказке, что не Зеркало отражало Революцию, а, наоборот, Революция отразила подсунутое ей «Зеркало», пойдя по запрограммированному «мыслителем» (точнее, его кукловодами) пути!
* * *
Пересмотр основ русского воспитания, честная (но не огульная) переоценка классической литературы и её роли, приучение к рациональному стратегическому мышлению вместо художественных образов и аналогий при выборе пути должны стать ответом нашего народа на вызовы времени, исправлением национальных слабостей, которые человек мыслящий вполне способен осознать, диагностировать и преодолеть.
Победить вредительские дискурсивные аттракторы, запущенные диверсионными группами, можно только с помощью стратегического анализа, нашей способности правильно думать и быстро отсеивать заведомую чушь.
Желающие отблагодарить авторов расследований за проделанную работу смогут сделать это по следующим реквизитам: яндекс-кошелёк № 41001361182693 (инструкции для пополнения с карточки или другого яндекс-кошелька, либо через уличные терминалы); карта Сбербанка № 4276 3801 4212 8920; реквизит кошелька в PayPal – miguelin@mail.ru.
July 1 2019, 06:06:49 UTC today Edited: July 1 2019, 06:37:54 UTC
Одна из целей проекта - создать мифологическую историю войны 1812-го.
Миф успешно работает до сих пор.
July 1 2019, 06:50:08 UTC today
насчет мифологизации "войны 12 года" согласен, т.к. там столько несуразностей что без масштабной "шекспиризации" там никак не обойтись
однако сам Толстой, имхо, это предельно цельная натура, которая более чем полностью следовала исповедумым им ценностям
другой вопрос какого качества были эти ценности
July 1 2019, 06:56:35 UTC today
July 1 2019, 06:34:27 UTC today
В Ваших примерах она используется не непосредственно. Я не уверен, что во всех случаях победоносной лени надо ссылаться на Льва Николаевича.