В "украинском" вопросе до сих пор сталкивались, в сущности, крайние точки зрения. С одной стороны, имеется налицо какая-то странная подозрительность ко всему малорусскому, ставившая на место здоровых государственных начал и приемов чисто полицейское отношение к областным особенностям. С другой стороны, в русском общественном мнении не столько настоящую симпатию, сколько отчасти равнодушное, отчасти сентиментальное снисхождение находила себе вздорная мысль, что малорусская культура есть культура, которая может притязать на место рядом с культурой общерусской, или, попросту, русской. Русская же культура трактовалась, как какая-то «великорусская», или «областная», тогда как исторически и политически «великорусское» начало есть лишь основа культуры общерусской, единственной национальной культуры в единой русской земле.
Отсюда вытекали разные несообразные требования в сущности совершенно доктринального свойства, в своем осуществлении грозившие разрушить единство русской культуры.
На продолжении этой тенденции лежат идеи «украинского» государства, «украинской» автономии и т. п. требования. Ни для кого ни секрет, что в Галиции, именно государственная оторванность которой от общерусской культуры и раздула «областное» и «местное» до значения «национального», эти идеи и требования служили радикальной «украинской» интеллигенции материалом для любезной австрийцам и германцам противорусской агитации, направленной на отторжение от России целых громадных ее областей, как якобы не русских, но «украинских», и на вытеснение России чуть-ли не в Азию...
Неизвестно чему, — наглости-ли автора этого проекта /имеется в виду Е. Левицкий/, или его круглому невежеству, — следует приписать то, что он Одессу, Николаев (автор пишет «Миколаев»), Херсон называет «украинскими» городами, очевидно, желая возбудить в доверчивых немецких читателях мысль, что эти города напрасно считаются русскими. Всякий, знакомый с историей и действительностью России, знает, что Одесса, Херсон и Николаев — суть создания русского государства на почве, в вековой борьбе отвоеванной им у Турции, и что даже, если признавать существование «украинской» национальности, то исторические и реальные права ее на названные русские города, пожалуй, меньше даже, чем права Турции.
Г. Левицкий настойчиво приглашает Дунайскую монархию и союзную с ней Германскую Империю к «хозяйственному проникновению» в будущую «независимую Украйну», обещая при этом великую наживу германским капиталу и предприимчивости. Современная же Украйна, по словам «украинского» депутата, изнывает якобы не только под политическим, но и под экономическим гнетом московитского государства!
В беззастенчивой противорусской агитации таких украинцев, как г. Левицкий, есть одна несомненно полезная сторона. Эта агитация способна отрезвить русское общественное сознание и излечить его от невнимательно-равнодушного отношения к так называемой «украинской» проблеме. «Украинская» опасность не есть выдумка, но она существует и будет существовать лишь постольку, поскольку притязания так называемых «украинцев» на какую-то особую государственную и национальную культуру рядом с культурой общерусской не будут в русском образованном обществе встречать надлежащего отпора. В рамках Великой России, которая не есть вовсе «Великороссия», т. е. не есть областная величина и сила, а величина и сила национальная, должно быть место для малорусского наречия и для областных особенностей малорусской ветви русского народа. Но эти скромные и законные областные стремления, вполне примиримые с естественным и необходимым господством общерусской культуры, как единственной национальной культуры, единого русского народа, не могут и не должны иметь ничего общего с «украинством» в той его извращенной форме, в которой оно является орудием борьбы «австро-германизма» против единой и нераздельной России...
Австро-германское украинство гг. Левицких да будет для одних устрашающим, для других предостерегающим знамением и примером той огромной культурной и политической опасности, той великой измены всей русской истории, которую несет с собой самая мысль о раздвоении русской культуры и национальности. Для того, чтобы утвердить такое раздвоение, действительно, нужно с военной помощью австро-мадьяр и германцев прогнать Россию с Черного моря, т. е. вычеркнуть два века русской истории.
К украинскому вопросу (1914 год).
Я развивал и развиваю ту мысль, что малороссийская стихия есть стихия областная или провинциальная внутри русской национальной стихии, общенациональным выражением которой служит общерусский или попросту русский язык. С этой точки зрения, каково бы ни было филологическое решение вопроса, мы должны говорить о малороссийском наречии русского языка, как о диалекте, а не как о национальном языке. Исторически, политически и культурно малороссийский (украинский) язык занимает и, с защищаемой мною точки зрения, должен и впредь занимать в России такое же положение, как в Германии plattdeutsch и во Франции провансальский язык. Если бы русские «украинцы» довольствовались «провансальством», никакого спора у них с такими людьми, как я, не было бы. Но их желания и притязания идут, как известно, гораздо дальше. Я же стою на точке зрения, какую до своего переселения за-границу занимал М. П. Драгоманов и какая всегда была характерна для Н. И. Костомарова. Теперешние «украинцы» ее укорительно именуют «украинофильской». Но отсюда уже ясно, что украинская проблема в моей постановке есть проблема прежде всего культурная, и что излюбленная манера моих противников по этому вопросу полемизировать со мной так, как будто бы я решал культурную проблему полицейскими мероприятиями, есть просто дурной и ненужный прием. В устных беседах с русскими, немалороссами, мне приходится сталкиваться с совершенно другого рода возражениями, которые могут быть все сведены к тому, что я безмерно преувеличиваю значение «украинского движения».
В самом деле, по моим наблюдениям, самое характерное для большинства образованных русских людей отношение к украинскому движению есть пренебрежение, доходящее до презрения. Я этого отношения к украинскому движению, как к явлению совершенно ничтожному и не заслуживающему ни внимания, ни опасений, вовсе не разделяю. При известных условиях «украинское» движение может развиваться и, так как я этому не сочувствую, то я считаю необходимым, чтобы само русское общество противодействовало этому движению, как национально-политическому движению, которое может угрожать внесением раздвоения в развитие единой русской культуры. Я лично считаю украинский вопрос так, как его ставит, например, «Украинская Жизнь», — культурным вопросом, который может быть разрешен в смысле сохранения и укрепления культурного единства не полицейскими мероприятиями, а, прежде всего, известной настроенностью русского общества. Конечно, другие могущественнейшие факторы объективного характера: огромный вес уже создавшейся русской культуры, объединяющие силы новейшего экономического развития (в частности рост городов); наконец, с 1914 года даже возросший международный престиж русской государственности, — ограждают единство русской культуры. Не случайно, конечно, что даже при свободном появлении органов периодической печати на малорусском языке издаваемая на общерусском языке «Киевская Мысль» имела в Малороссии, вероятно, раз в 50 больше подписчиков и читателей, чем малорусская «Рада»; не случайно, конечно, что странные, на мой взгляд, притязания гг. украинцев на национальное (не областное, не провинциальное) значение малороссийской стихии пропагандируются в русском образованном обществе органом, выходящим в Москве на общерусском языке.
В этих и многих других фактах весьма выразительно обнаруживается внутренняя слабость так называемого «украинского» движения, несостоятельность его притязаний на «национальное» значение. Но нельзя отрицать того, что известная часть малороссийской интеллигенции всячески стремится превратить существующее пока лишь в ее среде движение в движение народное, и было бы смешно отрицать, что конечной целью этих стремлений является замещение для малорусского племени общерусской культуры специфической, подлежащей созданию, украинской культурой. Если вопрос о сепаратизме нерусских народностей имеет почти исключительно государственный интерес, то, наоборот, украинское движение предстает пред нами как сепаратизм культурный и, с точки зрения единства, представляет угрозу и опасность не столько государственную, сколько культурную...
«Малороссийский народ» вне пределов России, в Галиции, или Галичине, развивался иначе, чем в России. Здесь есть своеобразия развития и строя, которых не следует и нельзя игнорировать. В особенности осложняющим моментом, требующим, — с русской национально-государственной точки зрения, — чрезвычайно деликатного отношения, мне представляется вероисповедная особность галицкой части малорусского племени — его «униатство». В сущности, тут главная трудность украинской проблемы в Галиции, как части Российской Империи.
С государственной точки зрения ничто не могло бы быть столь вредно в Галиции, как усердие не по разуму в области вероисповедной политики. Нужно совершенно сознательно стремиться к тому, чтобы в Галиции «украинство» не могло отождествиться с «униатством»...
Русское государство может очень многое принести галицко-русскому населению. И в области культуры, ибо возможность опираться на великую русскую культуру будет означать неизмеримое культурное обогащение для маленького осколка русского народа. И в области социально-экономической, ибо энергичная и благожелательная власть серьезными экономическими реформами и мероприятиями может поднять галицко-русское крестьянство на более высокую ступень. Таким образом, после завоевания оружием, для России открываются в Галицкой Руси великие возможности «нравственных завоеваний», которые заложат фундамент для подлинного воссоединения оторвавшейся русской земли с Великой Россией.
Ответ моим оппонентам (1914 год).
Нужно, однако, сказать, что слову «общерусский» я придаю значение не этническое, а культурно-национальное. И именно, в таком смысле этот термин употреблял Драгоманов в тех статьях, на которые я ссылаюсь. Желая придать термину «общерусский» у Драгоманова первого периода смысл «государственный», а не национально-культурный, «Речь» извращает истинное существо дела. Драгоманов, конечно, как историк-социолог, хорошо понимал, что общерусская культура развивалась и формировалась в связи с развитием государства; но он в эту эпоху, о которой идет речь, ясно видел факт общерусской культуры. Наоборот, новейшее «украинство» отрицает общерусскую культуру и общерусский язык и категорически отмежевывается от прежних взглядов Драгоманова (доказательства чему можно найти в приведенной мною цитате из самого авторитетного украинского публициста нашего времени)...
Для объективного суждения, конечно, не подлежит ни малейшему сомнению теснейшая историческая связь между австрийским бытием Галиции и украинским национальным движением, между превращением идеи областной самобытности малорусского племени в идею национальной самостоятельности украинского народа. В первой своей статье я и указал, что вместе с уничтожением австрийского бытия Галиции и полным крушением австрийской ориентации галицких украинских политиков должна пасть выращенная в Галиции вне условий русской жизни и культуры форма малорусского (украинского) движения, отрицающего общерусский язык и общерусскую культуру...
Это — спор о соотношении между русской (общерусской) культурой и культурой малорусской. Я его решаю так, мои оппоненты — иначе. Им не нравится, что человек либеральных взглядов выступает против притязаний, заранее, казалось бы, поставленных под эгиду либерализма. Но именно в этом я вижу положительное значение своего выступления. На мой взгляд, по существу притязания украинской национальной программы никакого отношения к либерализму не имеют. А русский либерализм будет всегда осужден на слабость до тех пор, пока он не сознает себя именно русским и национальным...
В частности, я решительный сторонник предоставления полной свободы малорусской печати на общих основаниях и свободы основания частных школ с малорусским языком преподавания. Такие свободы действительно вытекают из общих принципов либерализма. Это для меня не подлежит сомнению и не об этом ведется спор с моими оппонентами.
Национальное начало в либерализме (1914 год).
Национальное начало неудержимо внедряется в либерализм, и тем самым последний сближается с глубинными истоками исторической жизни народа...
Русский либерализм станет национальным, не только фактически, но и сознательно опирающимся на русскую национальную стихию.
Национальное начало перестает и перестанет быть «монополией» тех элементов, которые именуются «правыми».
Вероятно, многим из русских интеллигентов до войны идеалом государственного устройства представлялась безнациональная Австрия, и для России виделся один путь развития — австрийский федерализм с его национальными автономиями. Война, однако, вскрыла с поразительной ясностью слабость австрийского государственного тела, лишенного национального духа, руководящей, единящей и творящей национальной воли.
Я никогда не был сторонником австрийского пути развития для России, но я должен сказать, что я не предполагал у Австрии той степени внутренней государственной слабости, которая обнаружилась на самом деле, и которая определяется отсутствием подлинной национальной воли.
Многие, может быть, только на факте войны 1914 г. поняли, что Россия сильна, как национальное государство.
Это ощущение России, как национального государства, есть правда национализма, как чисто политического начала. Россия есть Империя с национальным ядром (русским), неоспоримо первенствующим. Россия не просто национальное государство в роде Франции или Германии, а именно национальная Империя.
Отсюда ненужность, и невозможность для нее автономного строя, подобного австрийской действительности или австрийским идеалам. Русская национальность в этой национальной Империи есть не только первенствующий, но и скрепляющий элемент, волевой центр. Вот почему в России либерализм для того, чтобы быть сильным, не может не быть национальным. В национализации русского либерализма есть историческая необходимость.
Еще о национальном начале в либерализме (1914 год).
Русское либеральное общественное мнение совершит огромную ошибку, если оно будет упорствовать в отрицании за Россией характера национального государства или, вернее, национальной империи. Этим оно в целом ряде вопросов обрекает себя на бессилие. Я даже вполне уверен, что только такой общественный национализм сможет сделать невозможным реакционное использование национального принципа и вообще нездоровые проявления национализма.
Есть только одна почва, на которой можно усиленно бороться с такими проявлениями, это — безоговорочное признание национального начала. Вы хотите, чтобы были соблюдаемы местные особенности. Устраните самую мысль, что вы желаете поступаться ради этого началом общенациональным. Так должна рассуждать русская интеллигенция. Только став на такую почву, она сможет внести примирение в борьбу национальных притязаний в Империи, и в частности только на этой почве возможны разумные решения в области малорусского вопроса. Тогда не придется опасаться хозяйничанья «союзников» в Галиции. Ибо эта опасность будет существовать лишь до тех пор, пока эти элементы будут являться единственными представителями обще-национального начала в этом крае, а либеральные элементы будут бояться — исповедывать общерусскую культуру и с сознанием великой культурной задачи и великого исторического права пропагандировать общерусский язык.
И я утверждаю это вовсе не только в том смысле, что только такая позиция приемлема в данный момент для власти. Нет. Это и по существу единственно правильная позиция, и даже более того: только тогда, когда русское образованное общество, проникнутое в общем либеральными идеями, станет на такую позицию, оно явится силой, с которой будут считаться настоящим образом и власть, и областные движения...
Но самая постановка малорусского или украинского вопроса, какая господствует до сих пор в русской либеральной печати, делает невозможным настоящее участие русской интеллигенции в этом деле. Ибо эта постановка в сущности исключает самую цель, как основную и верховную. И нельзя тут говорить только о задаче «государственного» объединения, ибо тут ставится задача прежде всего культурно-объединительная.
В русской (восточной) Галиции потребуется широчайшая культурно-устроительная и социально-политическая работа в новых рамках русского бытия этого края. Он должен найти и найдет своих устроителей, откуда бы они ни пришли, из бюрократии, или из либерального общества. Если русский либерализм своим отрицанием задачи приобщения Галиции к общерусской культуре, которая и есть общенациональная русская стихия, поставит себя вне этого устроительства, тем хуже будет для русских либералов. Но это будет худо и для всего русского развития, ибо русский либерализм есть необходимая и законная стихия русской жизни, и всякие его ошибки, — а позицию, занимаемую большинством либералов и, в частности, руководящими деятелями партии народной свободы в так-называемом «украинском вопросе», я считаю ошибочной, — по моему глубокому убеждению, не могут не отражаться вредно на всем ходе русской жизни...
Уроки живой истории (1914 год).
Я констатирую факт, не нуждающийся собственно ни в каких комментариях: против идей и взглядов «либеральные» издания оперируют ссылками на иностранную фамилию и «басурманское» отчество, и люди, которые это проделывают, воображают, что они ведут действительно идейную борьбу с каким-то дурным «национализмом»!..
В самом деле, попытки представить меня «внутренним немцем» и мои взгляды — «оттоманскими» (об этом в длиннейшей статье распространяется г. Коробко в газете «День») за то, что я утверждаю национальное единство русских племен и за Российской Империей признаю характер национального русского государства, представляют просто-напросто жалкую словесную демагогию в стиле того, что, не обинуясь, можно было бы назвать национализмом самого дурного свойства...
Положение русской стихии в России вовсе не аналогично, по существу, положению стихии немецкой в Австрии (я не понимаю, как Л. Ф. Пантелеев может не видеть этого). Вот почему я считаю для Австрии неизбежным распадение, а для России столь же неизбежной и спасительной — национальную и имперскую консолидацию...
