На дикие вопли, безумный стук в двери никто, конечно, не обращает внимания

Один из «лучших» второй школы – чекист Курганов находился на службе в 3-м отряде военизированной охраны СЛОНа, на станции Кандалакша Мурманской железной дороги. В ночь на 26 марта 1930 г. он дежурил по Кандалакшскому взводу и по командировке «Кандалакша». Другой из «лучших» – Барсуков – дежурил по станции Кандалакша. Курганов расхаживал по командировке «Кандалакша» и дрыном наводил порядки, а Барсуков лазил по железнодорожным вагонам и искал сбежавших каэров. Труды его на этот раз дали результаты; он задержал одного. Набив ему «морду», Барсуков привел его к Курганову, как дежурному по командировке. Как Курганов встретил беглеца, я не видел, но уверен, что «банил» он его сильно: Курганов в грязь лицом не ударит, а сил физических у него много.

Возвращаясь ночью домой и проходя мимо помещения, где находился Кандалакшский взвод, я вздумал зайти к командиру взвода. Открыл дверь и попал на избиние: на полу, с окровавленным лицом лежал человек; сапоги с него стащили, верхнюю одежду тоже, и он лежал в одном белье; лицо закрыл руками и тяжело дышал. Курганов, видимо уставший бить кулаками, стоял около него и бил носками своих пудовых сапог.

– В чем дело? – спрашиваю я. – Кто дежурный по командировке?
– Дежурный по командировке стрелок Курганов, – представился мне Курганов, перестав бить беглеца.
– В чем дело? – повторяю вопрос. – Что это за человек лежит на полу?
– Это, товарищ уполномоченный, беглец. Задержан на станции стрелком Барсуковым.
– А это что за документы? – спросил я, заметив на столе целую пачку каких-то исписанных бумаг.
– Это обнаружено у беглеца при обыске.
– Какой же это беглец, если имеет документы? Кто вам сказал, что он беглец?
– Посмотрите, товарищ уполномоченный, на нем слоновская одежда! А документ он, наверное, украл.

Беру со стола бумаги и начинаю спрашивать «беглеца»:
– Назовите вашу фамилию.
– Можайлов Василий.
– Сколько вам лет? – Отвечает. – В каком году родились? – Отвечает правильно. – Какой губернии, какого уезда, села? – Отвечает правильно. Задал вопросов пятьдесят и на все получил правильные ответы.
– Это не беглец и не заключенный, – говорю Курганову, – а вольный гражданин, приехавший в Карелию на заработки. Отправьте его к дежурному по отделению.
Часа через два Можайлов был освобожден и направлен в распоряжение милиции. Та возвратила ему документы и отпустила на все четыре стороны.

Не думайте, читатель, что Можайлов жаловался кому-нибудь – нет! Он не дурак, он не хочет попасть в действительные заключенные СЛОНа. Если он пожалуется, а особенно если расскажет рабочим о том, что с ним случилось, он будет привлечен к уголовной ответственности за дискредитацию советской власти и получит лет пять СЛОНа.

Н. И. Киселёв-Громов
Лагеря смерти в СССР

Все письма открывает и сортирует один человек, О. Яковлева, технический сотрудник корбюро, беспартийная. Она должна просмотреть их, затем рассортировать в зависимости от содержания. После первой сортировки, письма регистрируются на карточках другими сотрудниками бюро, а затем, под расписку, передаются в различные отделы газеты. Большинство поступает в отдел писем, который обрабатывает до двух третей получаемой корреспонденции (119 525 из 180 000 писем, полученных в 1938 году). Наиболее узко специализированные поступают в работу непосредственно к журналистам или заведующим отделами «Правды». Но для оставшейся части писем, тех, что требуют «особого внимания», процедура иная. После ознакомления заведующий корбюро передает их непосредственно в руки либо членам редакционной коллегии, либо заведующему отделом писем А.И. Капустину. У Суворова есть тетрадь, где он фиксирует эти письма, и где расписываются те, кому он их передает. Такие письма именуют «особыми» и пересылают в НКВД. По словам Капустина, это в большинстве своем анонимки, содержащие информацию о пытках, «использовании НКВД методов физического воздействия во время допросов». Такие письма попадают в как можно меньшее число рук, чтобы «избежать дискредитации НКВД», их отправляют прямо в секретариат Ежова, даже не ставя в известность секретариат Сталина.

Франсуа-Ксавье Нерар
Пять процентов правды
Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)

Расположенное неподалёку массовое захоронение жертв политических репрессий,
среди которых есть и расстрелянные лично Блохиным.

Давний сторонник большевизма Максим Горький, покинувший в 1921 году, после размолвки с Лениным, Советскую Россию, в 1928 году вернулся, чтобы связать свою судьбу со сталинской революцией. После возвращения он предпринял поездку по стране, которая поразительно напоминала визит именитого иностранного гостя. Он объехал немало промышленных гигантов первых пятилеток, посетил Болшевскую трудовую коммуну для малолетних преступников и другие образцово-показательные учреждения. Свое путешествие Горький описал в знаменитом травелоге 1929 года «По Союзу Советов» — книге, наполненной отсылками к иностранцам и Западу. Поскольку его везде встречали как героя, писатель полушутя называл себя «знатным иностранцем». В этот решающий момент превращения писателя в архитектора сталинской культуры и социалистического реализма Горький разыгрывал роль стороннего наблюдателя. Он постоянно критиковал большинство западных обозревателей за нежелание видеть советские достижения, подразумевая тем самым, что его интерпретация впечатлений от поездки по стране более верна. «Почему так мало иностранцев приезжает к нам на Волгу?» — вопрошает Горького политически грамотный матрос в одном из мест травелога. Горький заменил собой этих отсутствующих иностранцев, неспособных правильно истолковать истинное значение достижений советского государства, предложив свой собственный способ видения строек социализма.

В качестве инструмента для исполнения своей новой роли писатель выбрал травелог — жанр, «демонстрирующий дистанцию между туристом (путешественником, прибывшим извне) и предметом его описания», — посредством которого Горький мастерски сыграл на собственном двойственном статусе в качестве «великого русского писателя и постороннего в России в одном лице». Однако он использовал эти методы документального повествования не только для того, чтобы сделать свой текст более объективным, но и «в поисках высшей правды» — стремясь не к фотографическому или «натуралистическому» изображению настоящего, а к более глубокой правде будущего.

Майл-Дэвид Фокс
Витрины великого эксперимента
Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы

Вдали впереди высится над морской поверхностью Соловецкий маяк.

В числе наших спутников, коллег-арестантов, некоторые побывали уже на Соловках и испытали прелести Соловецкого режима.

Они наперерыв один перед другим стараются объяснить нам значения некоторых объектов открывающейся Соловецкой панорамы.

На первое достопримечательное место они указали на маяк, пояснив, что маяк на горе Секирной, над куполом большого собора, в котором теперь помещается штраф-изолятор, что это своего рода сверх карцер, где узники сидят босые, полуголые, лишь в одних кальсонах, в холодном помещении, на голодном карцерном пайке и прочее; что мерой воздействия там служит одно жестокое избиение. Об этом страшилище Соловецкой каторги, об этом пекле коммунистического ада, где я сам имел несчастье быть в заточении, — я скажу более подробно в конце.

Первыми, встречающими нас, прилетели навстречу нам соловецкие чайки, наши будущие сожители на Соловках. В то время с какой грустью мы завидовали этим вольным свободным птицам. Они не только свободны в своих движеньях, но, пробыв с нами лето, улетят в другие края. Мы же не можем сделать шагу без конвоиров и это в продолжении нескольких лет.

И. М. Зайцев
Соловки
Коммунистическая каторга или место пыток и смерти

Слово «Секирка» наводит ужас на слоновского заключенного: от него увеличиваются и замирают глаза, раскрывается рот, дрожат ноги и люди шепотом спрашивают друг друга – кого и на какой срок отправляют на Секирку.

На Секирку заключенный попадает преимущественно за частое невыполнение уроков, за попытки к бегству, протест и другие проступки. Попадающего туда встречают сорокаэтажной матерной бранью специально подобранные надзиратели: «Аааа! Прибыл! Ну, хорошо, очень хорошо!.. Здесь мы научим тебя есть пролетарский хлеб!.. Здесь мы выбьем из тебя каэрскую дурь!..» Затем заключенного раздевают до белья. Многих и не приходится раздевать: одежда, если она казенная, снята с заключенного уже при отправке на Секирку.

Раздетые заключенные должны сидеть в громадном и холодном помещении по 12 часов в день, сидеть на скамье в ряд один около другого, вытянув руки на колени и молча глядя перед собой. Они не смеют разговаривать друг с другом, оглядываться или шевелиться. Если заключенный пошевелится, почешет тело или сгонит муху с носа, неотступно наблюдающий все время надзиратель молча подходит к этому заключенному, молча бьет его прикладом винтовки по спине и молча отходит. Не имеющие собственной одежды спят прямо на голом цементном полу, имеющие ее получают из нее на ночь какую-нибудь одну вещь – бушлат, телогрейку, подушку, но что-нибудь одно. Все получают 300 граммов в день хлеба и три раза в неделю горячую воду, в которой варилось пшено.

Если заключенный в течение двух недель ничем не нарушит такого режима, его посылают на работу и выдают ежедневно 400 граммов хлеба и горячую пищу. Если он на работе выполняет полностью свой урок, его из Секирки отправляют на штрафную командировку. Там в течение недели он должен выполнять уроки на 300 граммах хлеба и горячей пище, выдаваемой два раза в день. Если он сможет при таком питании выполнять свой урок целиком, его переводят на 1000 граммов хлеба. Во время работы секирочник одет в мешки, которые ему выдает СЛОН и которые он сам приспособляет для одевания.

Ни один заключенный, попадающий на Секирку, а оттуда на штрафную командировку, больше двух месяцев не выживает. Секирка является также лобным местом. Там было расстреляно 125 человек заключенных, писавших на досках экспортного леса за границу письма с призывом о помощи. Там все время расстреливаются заключенные, на которых ОГПУ находит новый обвинительный материал после того, как они уже получили определенный срок заключения. На Секирке расстреливаются все заключенные, пытающиеся бежать.

Н. И. Киселёв-Громов
Лагеря смерти в СССР

Эйхманс (уже знакомый читателю), чьей мечтой было превратить лагеря в военные поселения аракчеевской эпохи, несколько дней подряд выстраивал голодных арестантов, включая женщин и детей, и заставлял их разучивать различные движения, подчиняться словам команды — все в военном духе. Когда Кириловский приблизился к лагерю, нас выстроили в два ряда. «Внимание! Равнение направо!» Староста подошел в Кириловскому с рапортом: «Во вверенном мне трудовом полку все в порядке». То же самое проделали командиры трудовых рот. Затем Кириловский поприветствовал нас: «Добрый день!» Этот пошлый фарс продолжался около часа. Под конец Кириловский спросил, имеет ли кто-нибудь просьбы или жалобы на администрацию. Конечно же вопрос остался без ответа. Если бы кто-то и дерзнул пожаловаться, то его в тот же день забили бы до смерти «смоленскими палками», бросив на Секирку.

* * *

«Секирка» — это тюрьма на знаменитой Секирной горе на Соловецком острове в двух милях от Кремля. В минувшие времена тут была пещера одного из самых благочестивых, овеянных легендой здешних святых обитателей. «Провинившегося» заключенного забрасывают на Секирку сроком от 2 до 6 месяцев. Режим там таков: арестант ежедневно получает полфунта хлеба, кувшин холодной воды и ничего больше. Все двери и окна в пещере завинчиваются, и заключенный полностью отрезан от внешнего мира. Темница совершенно не отапливается. Как правило, когда срок наказания подходит к концу, арестант превращается в насквозь промерзший труп. В редких случаях с «Секирки» возвращается полумертвый скелет.

С. А. Мальсагов
Адские острова
Советская тюрьма на Дальнем Севере

Мы все обрадовались — все заключенные. «Горький-то все увидит, все узнает. Он опытный, его не обманешь. И про лесозаготовки, и про пытки на пеньках, и про Секирку, и про голод, болезни, трехъярусные нары, про голых, и про «несудимых сроках»… Про все-все!» Мы стали ждать. Уже за день или два до приезда Горького по обе стороны прохода в Трудколонии воткнули срубленные в лесу елки (для декорации). Из Кремля каждую ночь в соловецкие леса уходили этапы, чтобы разгрузить Кремль и нары. Персоналу в лазарете выдали чистые халаты.

Ездил Горький по острову со своей «кожаной спутницей» немного. В первый, кажется, день пришел в лазарет. По обе стороны входа и лестницы, ведшей на второй этаж, был выстроен «персонал» в чистых халатах. Горький не поднялся наверх. Сказал «не люблю парадов» и повернулся к выходу. Был он и в Трудколонии. Зашел в последний барак направо перед зданием школы. Теперь (80-е гг.) это крыльцо снесено и дверь забита. Я стоял в толпе перед бараком, поскольку у меня был пропуск и к Трудколонии я имел прямое отношение. После того, как Горький зашел, — через десять или пятнадцать минут, из барака вышел начальник Трудколонии, бывший командарм Иннокентий Серафимович Кожевников со своим помощником Шипчинским. Затем вышла часть колонистов. Горький по его требованию остался один на один с мальчиком лет четырнадцати, вызвавшимся рассказать Горькому «всю правду» — про все пытки, которым подвергались заключенные на физических работах. С мальчиком Горький оставался не менее сорока минут (у меня уже были тогда карманные серебряные часы, подаренные мне отцом перед самой первой мировой войной и тайно переданные мне на острове при первом свидании). Наконец Горький вышел из барака, стал ждать коляску и плакал на виду у всех, ничуть не скрываясь. Это я видел сам. Толпа заключенных ликовала: «Горький про все узнал. Мальчик ему все рассказал!»

Затем Горький был на Секирке. Там карцер преобразовали: жердочки вынесли, посередине поставили стол и положили газеты. Оставшихся в карцере заключенных (тех, кто имел более или менее здоровый вид) посадили читать. Горький поднялся в карцер и, подойдя к одному из «читавших», перевернул газету (тот демонстративно держал ее «вверх ногами»). После этого Горький быстро вышел. Ездил он еще в Биосад — очевидно, пообедать или попить чаю. Биосад был как бы вне сферы лагеря (как и Лисий питомник). Там очень немногие «специалисты» жили сравнительно удобно.

Больше Горький на Соловках, по моей памяти, нигде не был. Горький со снохой взошел на «Глеба Бокого», и там его уже развлекал специально подпоенный монашек из тех, про которых было известно, что выпить они «могут»…

А мальчика не стало сразу. Возможно — даже до того, как Горький отъехал. О мальчике было много разговоров. Ох, как много. «А был ли мальчик?» Ведь если он был, то почему Горький не догадался взять его с собой? Ведь отдали бы его… Но мальчик был. Я знал всех «колонистов».

Но другие последствия приезда Горького на Соловки были еще ужаснее. И Горький должен был их предвидеть.

Горький должен был догадаться, что будет сделана попытка свалить все «непорядки» в лагере на самих заключенных. Это классический способ уйти от ответственности. Сразу после отъезда Горького начались аресты и стало вестись следствие. Любопытна такая деталь. Когда Горький со снохой и сопровождающими его «гепеушниками» приехали на Попов остров в Кеми, где они должны были сесть на пароход «Глеб Бокий», там на ветру и холоде работала на погрузке-разгрузке партия заключенных в одном белье (никакой казенной одежды кроме нижнего белья в лагерях того времени не выдавалось). Скрыть эту раздетую до белья партию было невозможно. Попов остров, где была пристань, и то без крыши от непогоды, был совершенно гол и продуваем. Я это хорошо знаю, так как мы сами грузились на «Глеба Бокого» часа два-три (после груза обычного наступала очередь полузамерзших и живых). Командовал при Горьком группой (партией) заключенных уголовник, хитрый и находчивый, и он «догадался» — как скрыть на голом острове голых заключенных. Он скомандовал: «Стройся», «Сомкни ряды», «Плотнее, плотнее» (здесь шли рулады матерной брани), «Еще плотнее! такие-сякие!!!», «Садись на корточки», «Садись, говорю, друг на друга, такие-сякие!!!» Образовалась плотная масса человеческих тел, дрожавших от холода. Затем он велел матросам принести брезент и паруса (на «Боком» были еще мачты). Всех накрыли. Горький простоял до конца погрузки на палубе, балагуря и фамильярничая с лагерным начальством. Прошло порядочно времени. Только когда «Бокий» отплыл на достаточное расстояние, брезенты сняли. Что под этими брезентами было — вообразите сами. Вскоре после отъезда Горького начались беспорядочные аресты среди заключенных. Оба карцера — на Секирке и в Кремле — были забиты людьми.

Д. С. Лихачёв
Воспоминания

Нет, вероятно, надобности здесь описывать этот ставший известным на весь мир застенок на Соловках. Его хорошо знают по другим публикациям. Для тех же, кто сидел на острове, не было страшнее слова. Именно там, в церкви на Секирной горе, достойные выученики Дзержинского изобретательно применяли целую гамму пыток и изощренных мучительств, начиная от «жердочки» — тоненькой перекладины, на которой надо было сидеть сутками, удерживая равновесие, без сна и без пищи, под страхом зверского избиения, до спуска связанного истязуемого по обледенелым каменным ступеням стометровой лестницы: внизу подбирали искалеченные тела, с перебитыми костями и проломленной головой. Массовые расстрелы также устраивались на Секирной.

* * *

…Иногда волна расправ лизала самый мой порог. Так, неожиданно был схвачен и увезен на Секирную гору близкий мой знакомый и сосед по келье Эдуард Эдуардович Кухаренок — средних лет инженер-путеец. Считался он незаменимым: высококвалифицированный спец, руководивший прокладкой островной узкоколейки.

Два месяца мы о нем ничего не слышали. А потом, когда увидели, не узнали… И не то было страшно, что сделался он худ, припадал на ногу и подергивалась его лихая голова. Непереносимо было убедиться в полной апатии, в потускневшем сознании Эдуарда. То был не воображаемый, литературный, а подлинный Живой Труп. Его бы добили и замучили насмерть на Секирной. Но железной его силы и стойкости хватило до дня, когда та пухленькая девчонка из охраны нашла-таки ход к коменданту Секирной, и тот велел своим катам отступиться от Кухаренка.

О. В. Волков
Погружение во тьму

По дороге в Савватиевский скит, верстах в 8 от Кремля, расположена пользующаяся такой кровавой славой Секирова гора, на ней — маяк и радиостанция. Гора эта очень высока и в ясную погоду видна, даже в Кеми. На Секировой горе размещено 4-ое отделение лагеря — «штрафное». Сюда попадают, для пыток, а часто и смерти, все «провинившиеся» перед ГПУ заключенные. Ниже я дам подробную картину хорошо мне известного и испытанного лично «штрафного» отделения.

Церковь на Секирке — двухъярусная. В верхнем ее этаже помещается так называемый "строгий изолятор", нижний отведен под "изолятор № 2". Церковь соединена крытой галереей с домом (бывшие кельи), в которых теперь живут "дежурные надзиратели" (5 человек), комендант «изолятора» и помещается канцелярия. К северу от церкви и квартир начальства Секирки расположен еще один дом, занятый ротой "Соловецкого полка особого назначения", охраняющей Секирку.

Все постройки — дело рук монахов. Советское «строительство» ограничено лишь тремя сторожевыми будками вокруг церкви, как будто из наглухо закрытой церкви можно бежать.

Каждый ярус разбит на три отделения: общая камера, ряд камер для одиночных заключенных и особые камеры для привилегированных «секирчан». Дело в том, что даже в "штрафном изоляторе" можно за взятку облегчить свое положение; были даже случаи, когда отправленные из Кремля в "штрафной изолятор" спекулянты устраивались за деньги в комнатах надзирателей.

Оба яруса совершенно не отапливаются. Все окна забиты специальными щитами. В камерах полная темень и ледяной холод. По прибытии заключенного на Секирку у него немедленно отбираются все вещи, табак, хлеб. Осужденных в "строгий изолятор" раздевают и вталкивают в камеру в одном белье.

В камерах обоих ярусов нет ни коек, ни каких бы то ни было постельных принадлежностей (если кто и привез с собой подушку или одеяло, это сейчас же отбирается). Люди спят в одном белье на покрытом инеем каменном полу церкви.

В нижнем ярусе выдается "штрафной паек"; 1/2 фунта хлеба в день и раз в день пшенный навар (пшено из этого «супа» тщательно вылавливается надзирателями). Заключенные в "строгом изоляторе" (наверху) обречены на медленную пытку голодом: они получают около полуфунта хлеба в сутки и кружку горячей воды через день. Это и весь паек. Необходимо подчеркнуть, что такой «паек» проводится по кровавым книгам Секирки; принимая во внимание поголовное воровство соловецкой администрации, на самом деле он еще меньше. Кроме того, во власти каждого надзирателя "Штрафного изолятора" и вовсе не выдавать ничего какому-нибудь "злостному контрреволюционеру".

Kaкие результаты дает «питание», видно хотя бы из того, что никто из администрации Секирки не рискует показаться в камерах "строгого изолятора": умирающие с голоду заключенные уже через неделю превращаются в зверей, набрасываются на стражу, душат вновь прибывающих. Камеры верхнего яруса закрыты висячим замком снаружи. Часты случаи умопомешательства. На дикие вопли, безумный стук в двери никто, конечно, не обращает внимания.

Главный процент заключенных на Секирке — отказавшиеся от работ. А так как таковой отказ всегда вызывается болезненным состоянием, то и верхний и нижний ярус церкви наполнены явно больными людьми.

Результаты не заставляют себя ждать. Ежедневно на Секирке кто-нибудь из заключенных умирает от голода или просто замерзает в камере. Недаром каждой осенью близ Секирки роется бесчисленное количество могил, заготовленных на зиму, когда смертность в "штрафном изоляторе" особенно велика (могилы роют заключенные).

А. Клингер
Записки бежавшего
Соловецкая каторга

В то время на Соловках оставались свободными, еще ничем не занятыми, маленькие часовни, воздвигнутые монахами на особо чтимых ими исторических святых местах. На большом острове ближайшие к Кремлю были: Св. Зосимы, Св. Германа, Св. Троицы, Филимановская, Печерская и другие.
В этих часовнях обращало на себя особенное внимание работой и размерами распятие Иисуса Христа, фигурное, скульптурно-резной работы, сделанное из дерева. Восточные стены часовен расписаны священными изображениями и ликами Святых, большинство в рост, размерами больше нормальных.
Чекисты из Соловецкой администрации и надзора, гуляя часто по Соловецким лесам, заходили в часовни и здесь упражнялись в стрельбе из наганов, стреляя в Распятого Иисуса Христа и в Св. Иконы.
Чекисты находили, что это самые удобные мишени для практической стрельбы. «Видишь», как они говорили, «в какую часть тела пуля попадает».
Фигура распятого Иисусa Христа покрыта пробоинами дробинок и пуль нагана, также испещрены пробоинами и Св. Иконы.
На некоторых иконах с женскими ликами нарисованы дополнения мерзко порнографического характера или сделаны такие же надписи...

И. М. Зайцев
Соловки
Коммунистическая каторга или место пыток и смерти