Как улучшалась жизнь рабочего класса и при чем здесь левые
Левые приписывают себе в заслугу то, что за последние 200 лет именно благодаря им (социалистам и коммунистам) трудящиеся во всем мире получили гарантированные права на 8-часовой рабочий день, социальное обеспечение, етс. Предполагается, что левые достигли этого либо путем пропаганды, забастовок (и профсоюзной деятельности) и политической борьбы за права рабочего класса, либо путем введения передовых решений в трудовых отношениях напрямую (как в СССР). Также, подразумевается, что без левых рабочие так и гнули бы спины в тяжелых условиях по 14–16 часов в сутки, а дети были бы вынуждены работать за низкую зарплату вместо того, чтобы учиться. Иными словами, работодатели в лице владельцев предприятий попросту ничего не меняли бы и выжимали из рабочих все соки. Ниже мы попробуем разобраться, насколько такие положения близки к истине.
В первую очередь, рассмотрим несколько общих моментов, которые являются значимыми.
Во-первых, известно, что условия труда на самых первых фабриках (массового производства) были довольно плохими, а рабочий день мог достигать 14 часов в сутки и более. Предполагается, что прежние условия труда фабричных рабочих могли быть лучше, что вряд ли истинно (ибо тогда рабочие сохранили бы прежние условия труда, а не согласились работать в новых). Также предполагается, что это происходило в силу порочной природы владельца предприятия, который желал получить максимум выгоды от работников, заставляя их работать как можно дольше. Разумеется, работодатели хотели получить выгоду, но слабо вериться, что причина этому — в том, что они по-особенному порочные люди, более жадные, чем все остальные. Надо понимать, что первые фабриканты и первые фабрики — прежде всего первые. Это не каламбур — первые означают не имеющие опыта и понимания того, как массовое производство вообще должно работать. Вопреки домыслам социалистов, фабриканты хоть и были людьми предприимчивыми и изобретательными, однако не настолько хорошо понимали, как организовать труд и не разориться при этом самим, как это понимают сегодня люди опытные и умудренные ошибками прошлого. До современной организации труда, 8-часового рабочего дня, стандартов безопасности (освещения, вентиляции и т.д.) нужно было еще додуматься — это такие же технологии и наука, как и все остальное. Первые фабриканты, например, хорошо знали, что вчерашние крестьяне понятия не имеют о трудовой дисциплине и рабочем дне, поэтому предпочитали нанимать рабочих целыми семьями (муж, жена и даже дети) — это был один из немногих известных тогда способов организации труда и дисциплины на рабочем месте. Это же, возможно, может объяснить ту терпимость, которую люди проявляли к работе по 14 и более часов в сутки. Ведь для социалистов видна лишь одна сторона дела — это злой промышленник. А то, что первые пролетарии так же, как и их работодатели, еще не понимали, как работает массовое фабричное производство — сие уходит из внимания критиков. И не всегда на предприятиях удавалось нанять бывших ремесленников (зачастую, кстати, первые предприятия были сетью надомников — ремесленниками, выполнявшими заказы работодателя у себя дома). Первые предприятия массового производства требовали времени, проб и ошибок для своей эволюции в современные организации.
Таким образом, проблема улучшения условий труда уже с самого начала поставлена неправильно, словно бы у первых предприятий было четкое понимание правильной и безопасной организации производства, но в силу жадности и порочности владельцев они намеренно организовывали все как можно тяжелее для рабочих. Еще один вопрос, который может здесь возникнуть — насколько первые фабрики были хуже прежней жизни наемных рабочих и чем им приходилось заниматься до того, как они попали на фабрики. Вариантов тут может быть несколько: эти люди вообще не имели постоянной работы и слонялись по стране, живя сезонными подработками; эти люди были ремесленниками и с развитием экономики перешли на надомное производство; эти люди были крестьянами или детьми крестьян, которые решили попытать счастья в городе.
Далее, игнорируется такой фактор, как постепенное развитие технологий производства и организации труда, рост доходов рабочих, который позволил женам и детям либо не работать вовсе, либо работать меньше и больше уделять внимание образованию и домашнему хозяйству и т.п. Т.е. объективный фактор развития экономики, который делает жизнь людей безопаснее и комфортнее независимо от того, кто сидит у власти и издает законы. Ведь нельзя спорить с тем, что с развитием машин, которые не требуют перерыва на обед и туалет и намного, несравнимо более производительнее отдельного рабочего или машины прошлой модификации, потребность в 14–20 часовом рабочем дне просто отсутствует — механизация производства повышала и качество жизни самого работника. Нельзя игнорировать тот факт, что хорошее освещение или вентиляция на предприятии способствует сохранению зрения и легких работников и предотвращает многие беды, связанные с травмами (особенно это уместно, наверное, для шахтеров). Но хорошее освещение — это вопрос изобретений и открытий, связанных с электричеством, электропроводностью. Чем здесь могут помочь политики и социалисты? То же касается вентиляции — это вопрос исследований. А предотвращение производственных травм — это развитие рабочей дисциплины и даже физики и химии с течением времени, в т.ч. благодаря пробам и ошибкам, но никак не придуманный каким-нибудь умным социалистом регламент.
Итак, после обозначения этих основных моментов, можно перейти к более конкретным вопросам.
Продолжительность рабочего дня
Рабочий день в эпоху становления массового производства составлял от 10 до 16 часов — по нашим меркам очень много, и конечно, такой режим работы оставлял людям мало времени на отдых. Однако заблуждением будет сказать, что тому виной порочность фабрикантов и что благодаря социалистам-коммунистам рабочий класс получил свой долгожданный 8-часовой рабочий день. Во-первых, фабричное производство, появление массового пролетариата, распространение наёмного труда, урбанизация и т.д. — это все были сложные процессы, длившиеся более 150 лет до того момента, когда получившееся на выходе новое экономическое устройство можно было охарактеризовать каким-то конкретным термином. Наемные рабочие в городах — вчерашние крестьяне, для которых и 16 часов работы были нормой, либо бедняки, которым работа была спасением, либо ремесленники, по тем или иным причинам решившие, что работать на фабрике им выгоднее, чем держать собственную лавку. Во-вторых, как я уже писал выше, работа была зачастую продолжением дома, поскольку фабриканты нанимали рабочих вместе с их женами и детьми. В-третьих, количество рабочих часов находится в зависимости от производительности труда, а последняя — не только от личных усилий работника, но и от технологий производства и организации труда. Всему этому нужно было время, чтобы в конце концов нормой стал рабочий день в 8 часов.
Разумеется, не обходилось и без романтиков, игнорировавших вышеупомянутые факторы. Английский фабрикант Роберт Оуэн (1771–1858) на своей фабрике в Нью-Ланарке в 1810-е ограничил рабочий день 10 часами 45 минутами, а впоследствии развивал идеи, близкие по духу социалистам и пытался устроить производство по формуле 8-часового рабочего дня, а затем на кооперативных началах. Надо ли рассказывать, что эксперименты г-на Оуэна, которые все меньше походили на бизнес и все больше — на утопию — окончились провалом. Эксперимент с коммуной в Америке освободил Оуэна от почти всех его накоплений и закончился неудачей, после чего он вернулся в Англию.
Куда более реальные движения в сторону нормированного рабочего дня и вообще трудовых отношений совершались рабочими самостоятельно. Рабочие вообще прекрасно справились с самоорганизацией себе подобных, в конце концов люди труда исторически делали это неоднократно и долговременно без всяких социалистических “бизнес-тренеров” — например, в формате гильдий и цехов. Рабочее движение вообще не тождественно социализму и профсоюзам. Когда социалисты и профсоюзы стали политической реальностью, рабочее движение, основанное на принципах союзов взаимопомощи, уже существовало и включало в себя миллионы рабочих. Поэтому борьбу рабочих за свои права в первой половине XIX-го столетия и результаты этой борьбы некорректно приписывать заслугам левых. В частности, чартисты — социально-политическое движение в Англии 1836–1848-х годов — не было однородным и включало в себя как право-консервативное крыло, так и крыло левого толка, а их появление не было связано с политической деятельностью социалистов — движение чартистов возникло как сопротивление новому закону о бедных, когда прежняя практика призрения бедняков на уровне приходов была заменена работными домами — закон как на зло выпал на трудные годы, росла безработица — в таких условиях не нужно было долго ждать взрыва недовольства рабочих, ведь, в сущности, отмена закона о бедных увеличивала конкуренцию за рабочие места и сужала возможности для получения помощи до единственного варианта — быть помещенным в работный дом. Другим ключевым требованием чартистов было предоставление избирательного права всем мужчинам старше 21-го года (в левой литературе часто встречается “всеобщее избирательное право”, но это ложь), тем самым, рабочие хотели политического представительства; а так же отмены протекционистских “хлебных законов” и снижение налогов. Чтобы понять, что чартисты не были левым движением (там было левое крыло, но и только), следует привести изречение одного из чартистских вождей Фергюса О’Коннора: «Осуществите систему коммунизма, и вы разрушите индустрию, уничтожите частную конкуренцию и создадите войну ленивых и сильных против прилежных и слабых». О слабом интересе рабочих к социализму свидетельствует и тот факт, что левому крылу чартистов, после публикации в их печати “Манифеста коммунистической партии” и принятия новой, уже левой, программы в 1851-м году, так и не удалось привлечь массы трудящихся и создать пролетарскую организацию общенационального масштаба. Признавая этот провал, левая историография объясняет его успехом буржуазии в деле раскола рабочего класса. Однако в действительности социализм рабочим был просто не нужен — их доходы росли, а общества взаимопомощи (т.е. социальное страхование) развивались без каких-либо идеологических интенций.
Однако, законодательное нормирование рабочего дня началось еще до движения чартистов. В Англии, в 1833-м году был издан закон, который устанавливал, что “обычный рабочий день на фабрике должен начинаться в 5 1/2 часов утра и оканчиваться в 81/2 часов вечера. В пределах этого 15 часового периода закон разрешает пользоваться трудом подростков (то есть лиц в возрасте от 13 до 18 лет) в какое бы то ни было время, однако при том условии, что одно и то же лицо этого возраста не должно работать более 12 часов в день, за исключением некоторых особо предусмотренных случаев. Пункт 6-й акта определяет, “что в течение каждого дня каждому лицу с ограниченным рабочим временем должно предоставляться по крайней мере 11/2 часа на еду”. Воспрещалось применять труд детей до 9 летнего возраста, за единственным исключением, о котором будет упомянуто ниже; труд детей 9–13 летнего возраста ограничен 8 часами в день. Ночной труд, то есть по этому закону труд между 81/2 часами вечера и 51/2 часами утра, был воспрещен для всех лиц от 9 до 18 лет”.
В 1844-м году был издан закон, ограничивавший рабочий день женщин — 12 часами. И закон 1833-го, и закон 1844-го года не стоит воспринимать как некую победу левых над капиталом или заботу о гражданах — в действительности к тому времени потребность в труде женщин и детей и так сокращалась из года в год в силу нараставшей механизации производства и большей производительности труда мужчин. В 1848-м году закон ограничивал рабочий день для всех женщин и детей 10 часами.
Аналогичные процессы происходили в Российской империи в конце XIX-го столетия — в конце потому, что русская промышленность развивалась медленнее английской. Там точно так же все началось с ограничения рабочего дня детей и женщин (законы 1882 и 1885 годов). В 1886-м году был введен в действие закон, регулирующий отношения рабочих и работодателей — опять же в наиболее развитых регионах страны, где это имело смысл. Конечно, такому законотворчеству предшествовали определенные кризисы и беспорядки, осуществляемые рабочими — но никакой потребности социалистов в этом не прослеживается. В 1897-м году был принят закон «О продолжительности и распределении рабочего времени в заведениях фабрично-заводской промышленности», ограничивающий рабочий день 10–11,5 часами.
Левые, разумеется, объясняют эти процессы сокращения рабочего дня давлением на капитал, совершенно не уделяя внимания вопросу производительности труда и развития технологий. Давление рабочих движений на государство и промышленников, несомненно, было. Но этим процесс не исчерпывается. Нищие бедняки не требуют для себя политического представительства, снижения налогов и не создают развитые формы самоорганизации. Такое возможно только на определенном уровне достатка, который стал выше (в чем мы убедимся далее). Также, требования рабочих объясняются развитием их самосознания и взаимоотношений рабочих с работодателями — и первые, и вторые уже получили определенный опыт и представления в том, как должна функционировать фабрика, какими должны быть трудовые отношения (и в каком направлении их можно далее развивать и совершенствовать). Программы рабочих движений первой половины XIX-го столетия уже были достаточно развитыми, если можно так выразиться — они не были плодом стихийного, слабо осознаваемого, недовольства. Хотя это не отрицалось и Лениным, который характеризовал, в частности, чартизм как “широкое, действительно массовое, политически оформленное, пролетарски-революционное движение”.
Борьба рабочих за нормированный рабочий день в США служит прекрасным доказательством того, что социалисты в данном вопросе должны быть удалены по принципу “бритвы Оккама” —напротив, в исторической перспективе можно найти, что социализм лишь паразитирует на чужих заслугах, на успехах рабочей самоорганизации. Американские рабочие выдвигали лозунги сокращения рабочего дня еще в конце XVIII-го-начале XIX-го века. Особенно важным эпизодом здесь надо выделить филадельфийскую всеобщую забастовку рабочих в 20 тысяч человек в 1835-м году, которая окончилась победой рабочих и ограничением рабочего дня 10 часами. Контрольный выстрел для социалистов — это предыстория требований сократить рабочий день: “До более короткого рабочего дня работодатели нанимали и оплачивали труд работников на основе рабочего дня в сельской местности от восхода солнца до заката — ситуация, которая означала сравнительно короткие часы в зимние месяцы, но простирающиеся до пятнадцати часов в конце весны и в начале лета. Для некоторых профессий этот принцип действовал в среднем на протяжении года, но для строительных профессий, в частности, бизнеса, характеризующегося тяжелой безработицей в зимние месяцы из-за погоды, такое положение дел рассматривалось как невыносимая нагрузка. В результате появилась идея, что продолжительность рабочего дня должна определяться временем, а не восходом и закатом солнца, и начались выступления за десятичасовой рабочий день”.
Один из стихийных лидеров рабочего движения тех лет — Сет Лютер — был типичным американцем, обосновывавшим требования рабочих не социалистическими доктринами, а Библией и апеллирующим к гражданским правам налогоплательщиков и их желанием быть политически представленными.
В целом борьбу за сокращение рабочего дня и его нормирование в первой половине XIX-го века можно уверенно охарактеризовать как лишенную идеологического содержания. Выступления рабочих происходили в кризисные периоды и были вызваны объективными причинами, в т.ч. развитием экономики — и они были вполне эффективны. Что касается вопроса — как рабочие могли организовывать такие выступления — то ответить на него очень просто, ведь рабочие успешно объединялись в различные организации взаимопомощи еще до всяких профсоюзов и социалистов. Это верно и для России — не зря же социалисты, лидеры которых сами не относились к рабочему классу, внедряли своих агентов на фабрики и в рабочую среду для политической агитации, т.е. для перевода чисто прагматических соображений рабочего класса в идеологическую плоскость.
Восьмичасовой рабочий день, введением которого в России в 1917-м году так гордятся коммунисты, был принят до них в ряде стран. В США с 1914-го года частные предприятия самостоятельно стали переходить на новый рабочий день с подачи первопроходца — Генри Форда, что сопровождалось увеличением производительности (кто бы мог подумать). Федеральный закон подобного характера был принят на два года позже и был ограничен сферой железных дорог.
Довольно забавная история произошла в Новой Зеландии, где движение за восьмичасовой рабочи день начал всего один человек — плотник Сэмуэль Парнелл. И произошло это еще 1840-м! Он просто отказался работать больше восьми часов, и провел кампанию среди плотников, которая увенчалась успехом. Другая история и тоже в Новой Зеландии произошла среди рабочих городка Данидина, которые отказались работать 10 часов. В итоге 8-часовой рабочий день среди строительных работников и ремесленников стал нормой в 1857-м году.
Тем не менее, некоторая роль социалистов в распространении именно 8-часового рабочего дня имеется — но не стоит её преувеличивать. Чаще всего социал-демократы просто законодательно закрепляли неизбежное и свершившееся — в первой четверти 20-го века в развитых странах требовать работать больше 8–10 часов было уже контрпродуктивно. Однако положительный репутационный эффект имел место — поскольку именно социалистам было принципиально важно оформить то, что и так уже произошло без их участия, в виде закона, обязательного для всех и ради исполнения которого можно создать побольше чиновничьих должностей. В сознании многих людей поэтому и отложилось ложное мнение, будто бы именно усилиями социалистов 8-часовой рабочий день появился на свет, ибо проще запомнить дату принятия закона, чем лезь в дебри истории развития рабочего движения, технологий и т.д.
Восемью часами прогресс не ограничился. Сегодня в развитых странах рабочий день может длиться намного меньше 8-ми часов. И это постепенно становится стандартом — как я уже говорил, в силу объективных вещей, вроде развития технологий и роста производительности труда. Просто посмотрите на таблицу ниже и все поймете. Что касается России, то сегодня установленная законом рабочая неделя не может превышать 40 часов — это меньше, чем в СССР. Идет постепенный общественный процесс к переходу на 7-часовой рабочий день, что, в общем-то, отражает постепенно изменяющиеся экономические реалии.
Доходы рабочего класса
Бессмысленно говорить об улучшении положения рабочего класса, обходя вниманием вопрос роста доходов. Если мы подмечаем рост доходов в то время, как рабочая неделя и количество рабочих часов сокращались, то мы понимаем, что росла и производительность труда. Все эти составляющие тесно взаимосвязаны — доходы, рабочие часы, производительность и, в конечном итоге, развитие социального страхования — и понимая их взаимосвязанность, мы понимаем неизбежность перемен в трудовых отношениях и уровне жизни рабочих в условиях рыночной экономики, без потребности в этих переменах участия социалистов.
Доказать рост доходов на протяжении эпохи становления массового производства не трудно. Здесь достаточно обратиться к статистике и я ограничусь в своем исследовании вопроса двумя странами — Англией и Россией. Такой выбор интересен тем, что из великих держав Англия вступила на путь становления массового производства одной из первых, а Россия — одной из последних, но закономерности развития после перехода к, грубо говоря, “капитализму”, у них повторяются (как мы уже могли убедиться выше на примере развития трудового законодательства).
Большую таблицу, размещенную ниже, я взял из книги Джоэля Мокира “Просвещенная экономика”. По ней мы видим, что реальная заработная плата рабочих росла — пусть и не столь быстрыми темпами, к каким мы привыкли в наше время. Впрочем, тогда это были высокие темпы. Реальный рост означал, что положение рабочего класса никак нельзя было назвать ухудшающимся под “гнетом эксплуатации”, о чем постоянно верещали коммунисты. Что характерно — левые совершенно неправильно уловили сигналы, которые подавал рабочий класс в виде роста сплоченности и организации забастовок. Последние означали не ухудшение их положения, а увеличение их сознательности и благосостояния, ибо голодные люди не способны создавать столь развитые формы политической организации и требовать для себя политического представительства, тайного голосования и снижения налогов (как, например, чартисты). Рост благосостояния делает людей чувствительнее к ухудшению их положения в последующем — даже если это ухудшение на самом деле обстояло лучше, чем во времена, которые предшествовали росту благосостояния.
На примере Российской империи мы видим все то же самое. Как на отдельных предприятиях, так и в целом. Разумеется, картины всеобщего процветания рисовать не стоит — некоторые рабочие тех лет знали и недоедание. Однако, во-первых, в дальнейшем (в первые десятилетия большевистской оккупации) дела обстояли еще хуже, а во-вторых, рабочие в России всегда жили сравнительно бедно (их французские, английские и немецкие коллеги жили лучше). В-третьих, важна динамика. Если ты живешь бедно, но завтра твои дела будут лучше, а послезавтра — еще лучше — то ситуация не столь безнадежна. Заработки русских рабочих конца XIX-нач. XX веков росли быстрее, чем заработки английских рабочих конца XVIII-нач. XIX веков. Российская экономика в эпоху становления в ней массового производства и развития рыночных отношений развивалась примерно так же динамично, как китайская экономика после 1970-х.
Весьма интересна таблица ниже. Я поместил её здесь уже не столько ради того, чтобы показать рост доходов рабочих, сколько показать, как промышленность отдавала предпочтение наемным работникам вместо невольников. И хотя платить вольнонаемному надо было больше, но отдача от такого рабочего, его мотивированность, производительность его труда были несравнимо выше.
Медицинское обеспечение и социальная инфраструктура на предприятии, социальное страхование.
Многие ошибочно полагают, что система социального страхования — это заслуга государства. И не просто государства, но — социалистического государства или левой партии, победившей на выборах. Это совершенно не так, что можно доказать далее. Опять же, ориентируюсь на примеры Англии и России.
В Российской империи социальное страхование было введено в 1912-м году законом «Об обеспечении рабочих на случай болезни», действие которого было основано на работе независимых общественных организаций — по образцу немецкой страховой системы, действовавшей по такому же независимому от государства и децентрализованному принципу касс взаимопомощи, куда вносили взносы как рабочие, так и предприниматели. Разумеется, в Англии система взаимопомощи возникла намного раньше и вовсе без всяких законов. Как пишет Дэвид Грин в своей работе “Возвращение в гражданское общество”: “К тому времени, когда британские власти в рамках Закона о национальной системе страхования 1911 года ввели обязательное социальное страхование для 12 миллионов граждан страны, не менее 9 миллионов человек уже участвовало в нем в рамках зарегистрированных или незарегистрированных страховых обществ, большинство из которых составляли организации взаимопомощи. В 1910 году, накануне принятия Закона о страховании, только в официально зарегистрированных обществах взаимопомощи насчитывалось 6,6 миллиона членов — а ведь были еще и незарегистрированные (см. главу 6). В течение предшествующих тридцати лет темпы роста числа участников обществ взаимопомощи постоянно ускорялись. В 1877 году количество членов зарегистрированных ассоциаций составляло 2,75 миллиона, а десятью годами позже — уже 3,6 миллиона (таким образом, за год к ним присоединялось в среднем 85 000 новых участников). В 1897 году совокупное число членов этих организаций достигло 4,8 миллиона, т.е. темпы их роста увеличились до 120 000 человек в год. А цифра на 1910 год, как уже отмечалось, равнялась 6,6 миллиона — с 1897 года, таким образом, среднегодовые темпы роста повысились до 140 000. Именно в период их наиболее динамичного развития государство вмешалось и изменило роль обществ взаимопомощи, введя обязательное соцстрахование в масштабах страны”.
Иными словами, социалисты и профсоюзы если имели какое-то влияние на систему социального страхования, то незначительное и пост-фактум — фактически же они паразитировали на чужих заслугах ради получения политических дивидендов. Неприятная правда для левых заключается в том, что не они создали рабочее движение, а рабочее движение прекрасно обходилось без левых. С другой стороны, общенациональные системы страхования, есть основания полагать, только ударили по рабочему классу. Снова обратимся к Д. Грину: “Общества взаимопомощи действовали настолько успешно, что разработанная ими система социального страхованияи медицинской помощи послужила образцом для ранней модели «социального государства». Но именно это, по иронии судьбы, обернулось против них. Закон 1911 года об общенациональном страховании первоначально рассматривался Ллойд-Джорджем, который провел его через парламент, как средство распространения льгот, которыми пользовались члены обществ взаимопомощи, на весь рабочий класс. Однако в ходе обсуждения в палате общин законопроект претерпел радикальные изменения благодаря усилиям лоббистов групповых интересов, враждебно относившихся к рабочим организациям взаимопомощи. Профсоюзы врачей давно уже были недовольны тем, что на рынке медицинских услуг решающее слово принадлежит потребителю, а рабочие диктуют условия «джентльменам». Кроме того, Британская медицинская ассоциация (БМА) стремилась к повышению гонораров и статуса врачей. Не меньшую роль сыграли и страховые компании, которым не нравилась конкуренция со стороны некоммерческих обществ взаимопомощи и которые видели в законопроекте о социальном страховании угрозу своим деловым интересам. Страховщики были объединены в мощную профессиональную ассоциацию, называвшуюся Синдикатом. БМА и Синдикат создали временный альянс, чтобы добиться от правительства уступок за счет обществ взаимопомощи. В основе рабочих страховых ассоциаций лежал принцип демократической самоорганизации, однако поправки к законопроекту, принятые под влиянием БМА и Синдиката, подорвали его. Прежде гонорары врачей не выходили за пределы того, что могли себе позволить простые рабочие, занятые ручным трудом, однако, уступив давлению, правительство почти вдвое повысило доходы докторов, финансируя подобное перераспределение средств застрахованных рабочих в пользу медиков за счет регрессивных взносов в общенациональную систему страхования по плоской ставке”.
Нельзя обойти вниманием и тот факт, что социальная инфраструктура, в т.ч. медицинская, была одной из забот предпринимателей еще в XIX-м столетии. Фабриканты что в Англии, что в России стремились создать её в силу очевидных выгод, которые такая инфраструктура давала — повышение здоровья работников, обеспечение их всем необходимым увеличивала производительность труда. Например, Дедовская прядильная фабрика, основанная в 1911-м году, имела 3-этажную прядильную, 1-этажную со стеклянной крышей ткацкую, два 4-этажных общежития казарменного типа, в которых размещались приезжавшие со всех концов России рабочие и их семьи; 5 деревянных домов для служащих, амбулаторию и больницу на 8 мест, баню, фабричную лавку, многочисленные технические и вспомогательные строения. Фабрика производила миткаль, батист, кисею, вуаль, креп и т.д. Жилые корпуса этой фабрики до сих пор обитаемы. На Ростовской льняной фабрике были обустроены школа, приют, гимназия и ко всему этому был подключен водопровод. На Кренгольмской мануфактуре в 1890–1908 гг была выстроена полномасштабная социальная инфраструктура: жилые дома, детский сад, школа, больница, родильный дом — все это с водопроводом. В целом фабричные больницы и прочая инфраструктура были представлены настолько широко, что перечисление их должно составить целую книгу.
Детский труд
Наконец, мы подошли к вопросу запрета детского труда. Действительно, широкое применение детского труда в эпоху становления массового производства сегодня можно встретить разве что в развивающихся, небогатых, странах. Но обязаны ли мы здесь потугам социалистов в их борьбе за справедливость и против буржуев? На этот счет можно привести следующие аргументы, которые говорят о том, что детский труд становился неактуален по ходу развития экономики по все тем же причинам, которые были обозначены в начале статьи:
I. Станки все шире заменяли детей в неквалифицированном труде, что сопрягалось с борьбой за репутацию.
II. Увеличение предложения рабочей силы в лице молодых мужчин, в т.ч. ирландских мигрантов.
III. Рост доходов родителей сделал их менее зависимыми от дополнительного заработка детей, что позволило им задуматься о вложении средств в будущее своих детей, их образование и здоровье.
IV. Рост потребности в квалифицированной рабочей силе стимулировал вкладывать в развитие детей, как родителей, так и промышленников, поскольку от необразованных детей, трудившихся низкоквалифицированным трудом, было мало проку. Зато вложение в поколения будущих специалистов окупались всей экономике в целом.
V. Издержки от исполнения законов против детского труда (закон 1833 г., закон 1842 г., Билль 1847 г.). Хотя сами законы были не столь значимы: например закон 1833 г. увеличивал возраст, с которого дети могли работать, всего на один год, закон 1842 г. (о шахтах) касался всего 1% населения в возрасте менее 10 лет. Роль сыграли, скорее, штрафы и доносы.
VI. Объективно меньшая производительность труда детей, их физическая слабость в сравнении с взрослыми молодыми мужчинами. Для работы с машинами на предприятии дети были мало пригодны.
Таким образом, детский труд сошел со сцены в развитых странах вполне закономерно. Это подтверждается широким использованием детского труда в современных бедных странах — его используют в сельском хозяйстве и текстильной отрасли, где важна не квалификация или мужская сила, а количество рук в работе с примитивными машинами или вовсе вручную. Попытки запретить детский труд в бедной стране без учета уровня её экономического (технологического) развития приводят только к бедствиям. Как пишет Юхан Норберг в книге “В Защиту глобального капитализма”: “проблема состоит в том, что мы судим о странах третьего мира по нашим сегодняшним меркам материального благосостояния. Не забудем, что еще сотню лет назад детский труд широко применялся и на Западе. Такая практика существовала в любом обществе. Во Франции до начала индустриализации родителям даже предписывалось в обязательном порядке отправлять детей работать. В бедных странах дети вынуждены трудиться потому, что их заработок необходим семье для выживания, а не из-за жестокости родителей, так что мы не можем просто запретить этим странам использовать детский труд, и уж тем более не следует бойкотировать произведенные в них товары. Ведь в таком случае, пока материальное благосостояние общества не увеличится, детям придется заниматься еще более тяжким трудом, а в худшем варианте — становиться преступниками или проститутками. Так, в 1992 году, когда стало известно, что американская сеть магазинов WalMart закупает в Бангладеш одежду, изготовленную детьми, Конгресс США пригрозил запретить импорт из стран, где используется детский труд. В результате текстильные предприятия Бангладеш уволили тысячи малолетних рабочих. Как показало исследование, проведенное международными организациями, этим детям пришлось взяться за более опасную и хуже оплачиваемую работу, а некоторые из них даже занялись проституцией . Из-за аналогичного бойкота непальских ковров, по данным ЮНИСЕФ, более 5 тысяч девочек вынуждены были выйти на панель”.
Современная рабочая аристократия и профсоюзы
Пожалуй, в качестве итога для этой статьи я расскажу, в чем же социалисты действительно преуспели. А преуспели они в том, что благодаря их профсоюзной деятельности и давлению на государство, трудовой кодекс в развитых странах сделал рынок труда негибким. Из-за чего работодателю чрезвычайно трудно уволить работника, даже если он не эффективен и, соответственно, нанять нового ему тоже стало труднее. Это выгодно для рабочих, которые уже сидят на теплых местах и имеют все обеспеченные законом социальные гарантии, т.н. рабочей аристократии. Это как-раз те ребята, которые недавно устраивали массовые протесты во Франции против отмены льгот и привилегий работников железнодорожной отрасли. Эти привилегии чрезвычайно дорого обходятся всему обществу, а негибкость рынка труда, трудности с увольнением и наймом попросту лишают молодых людей возможности найти работу, ибо места уже заняты “аристократами”. Так социалистическая “борьба” за права рабочих приводит к безработице и трудностям для молодого поколения. Социалисты же получают, тем самым, политическую ренту, обеспеченную им лояльными аристократами из рабочего класса. В действительности, в современном мире права молодых рабочих и вообще всех деятельных граждан отстаивают сторонники экономической свободы — потому что мы призываем к отмене всех искусственных привилегий и льгот, заменой этой гнилой системы гибкой и динамичной рыночной системой. В этом случае трудовые отношения станут таким же предметом справедливой конкуренции за работника и работодателя, как и все остальные блага, производимые благодаря рынку.
***
Примечание: я запрещаю полное использование данного материала без моего разрешения. Если вы увидели эту статью на другом ресурсе, имейте в виду, что она была опубликована без моего согласия. Эксклюзивно для подписчиков Economics & History и моей страницы на Medium!
Если вам нравятся мои статьи, если вы поддерживаете то, что я делаю, присылайте мне донат на яндекс-кошелек по ссылке https://money.yandex.ru/to/410011726028157 или в вк-деньги: https://vk.com/stankevichyus или на карту сбербанк: 4276 5500 4948 3301.
