Не так давно один из моих постоянных корреспондентов обратил мое внимание на интересный факт. Как известно, в странах Запада, в том числе и у нас, умные и образованные люди вполне могут быть религиозными, но в целом отдают большее предпочтение восточной духовности, чем христианской. От представителя интеллектуальной элиты чаще приходится слышать о карме, чем о грехе; о просветлении, чем о праведности; о медитации, чем о молитве.

Интересный факт состоит в том, что в странах Дальнего Востока все наоборот. Там буддизм распространен в основном среди простого народа, а образованные интеллектуалы увлекаются христианством, причем чем образованнее, тем сильнее.

По этому поводу я решил наконец написать о том, что меня волновало уже довольно давно: о распространенных ошибках при сравнении христианства и буддизма.


Прежде всего, в любом споре, который касается религии, есть простой способ выставить именно свою веру в лучшем свете. Нужно противопоставлять идеальное реальному, то есть говорить об учении и принципах своей веры против исторического облика чужой.

Скажем, язычники любят напоминать о крестовых походах, сожжении еретиков, насильственном крещении индейцев, чтобы живописать «кровожадность» и «нетерпимость» христианства как религии. Не забывают, конечно, и о словах Писания, которыми все это было обосновано и оправдано. В противовес они рассказывают о естественности язычества, о стремлении к простоте и близости к природе, о родных богах и способности принять поклонение любому божеству.

Но если исправить ошибку и сравнивать учение с учением, а дела с делами, то картина сразу начинает выглядеть иначе. Напротив крестовых походов и сожженных альбигойцев встанут кровавые жертвоприношения, ритуальные пытки, жрецы в одеждах из свежей человеческой кожи и Сократ, казненный за подрыв веры в олимпийцев. Все это, конечно же, оправдано волей и природой богов, требовавших именно таких действий. А напротив естественности и стремления следовать природе встанет призыв к праведности, любви к Богу и ближнему, и стремление преобразить мир, делая бескорыстное добро.

Конечно, за каждым человеком остается свобода выбора того или другого идеала. Но при правильном сравнении мы уже видим перед собой действительно два идеала, между которыми можно выбирать, а не сверкающую истину и извращенную мерзость.

Так вот, когда сравнивают местную веру с чужой, такое искажение зачастую образуется само собой, даже без какого-либо сознательного намерения.

Ведь местную веру человек видит именно в ее историческом воплощении. Он видит роскошные храмы, непонятные вычурные ритуалы, не всегда праведных или просто хотя бы умных священников. Он помнит по урокам истории, что и раньше тоже было не все слава богу. И то, что он видит, как-то не вызывает у него особенного желания глубоко вникать в учение и мировоззрение, на которых эта вера стоит.

С другой стороны, чужую веру он изучает по ее книгам. То есть сразу же погружается в наследие, созданное величайшими учителями этой религии. А вот о ее истории и текущем положении дел, наоборот, имеет представление весьма смутное. Чаще всего он вообще знает только официальную «священную историю», как ее излагают эти самые учителя.

Вот и получается, что чем образованнее и эрудированнее наш условный человек, тем больше вероятность, что чужая вера предстает для него гораздо более привлекательной, чем та, что господствует в его родной стране.


На мой взгляд, поведение сторонников той или иной религии куда больше говорит о сторонниках, чем о религии. Допустим, среди мусульман-индонезийцев намного меньше экстремистов, чем среди арабов или пакистанцев. И это не «другой ислам», а другие традиции.

Нетерпимость и кровожадность средневекового христианства точно так же обусловлена особенностями характера тех народов, которые его изначально приняли и распространяли.

От евреев пришла вера в избранную группу, которая состоит с Богом в особых, выделенных отношениях, потому что правильно поклоняется и вообще правильно живет. Все, кто живет иначе – либо заблуждаются, либо враги.

От греков – стремление к рациональности и обоснованию веры новейшими научными воззрениями своего времени. Все странные термины вроде природы и ипостаси были взяты из аристотелевой философии – основы тогдашней науки.

От римлян – то, что религия должна быть государственной идеологией. Каждый, кто стремится пересмотреть ее основы без разрешения императора – враг государства. Именно поэтому, собственно, в восточной церкви, где последний император погиб в 1453 году, а его авторитет и того раньше, догматы и оказались зафиксированными навеки, пережив и Рим, и аристотелизм.

Все это, как легко догадаться, к христианству, как вере, не имеет вообще никакого отношения, зато к исторической культуре и традициям народов Запада и Леванта – самое непосредственное.

И точно так же миролюбие буддизма больше вызвано характером его последователей. Воинственные тибетцы вели между собой религиозные войны именно под буддийскими лозунгами. А все остальные были не столько миролюбивы, сколько прагматичны. Если они хотели устроить резню, то либо просто устраивали ее без религиозного обоснования, либо использовали какое-нибудь более подходящее учение, как синто в Японии.

В своей реальной истории буддизм проходил через те же подводные камни, что и любая другая организованная религия. Развратные и коррумпированные священники были проблемой, против которой издавали указы и корейские ваны, и японские императоры. Были и золотые статуи Будды, вокруг которых народ умирал от голода. И монастыри, где изрядную часть братии составляли разбойники – причем не раскаявшиеся, а вполне действующие. На Тибете монахи стали государственной властью и немедленно создали одну из самых жестоких диктатур своего времени.

Да и споры о количестве природ Христа покажутся чем-то несерьезным по сравнению с теми дебатами, которые вели между собой буддийские богословы. Скажем, о том, существует ли истинная природа у того, из чего состоит сознание.

Однако все это в некотором роде лирическое отступление. Впереди главная часть.


Дело в том, что именно сравнение буддизма с любой другой религией имеет одну особенность. Те, кто сравнивает, обычно не принимают в расчет, что буддизма не существует.

Да, он считается одной из мировых религий, и по меньшей мере полмиллиарда человек называют себя его приверженцами. Но тем не менее его нет, как единого учения, мировоззрения или образа жизни, с которым можно было бы сравнивать такие организованные религии, как ислам. Даже христианство с его десятками конфессий не может похвастаться таким пестроцветием.

Принц Гаутама хотел указать людям путь к избавлению от страданий. Он презирал любые споры об устройстве мира и природе человека, поскольку они, по его мнению, не вели к этой желанной цели. Но история посмеялась над ним. Оказалось, что он создал не столько учение, сколько набор понятий и отношений между ними, позволяющих описать самые разные учения и веры.

Все сходятся, что буддийское учение есть путь преодоления кармы и выхода из колеса сансары к истинной свободе – нирване. Это, собственно, общая цель всех индийских религиозных учений, ортодоксальных и не очень. Но от того, как последователи Будды представляют себе мир и человека, зависит и то, каким путем человеку нужно идти к освобождению, и даже то, что собой представляет само освобождение.

Разные ветви самого буддизма отличаются друг от друга даже не как православие от пятидесятничества, а скорее как христианство от зороастризма. Фактически, только использование общей терминологии не дает признать их разными религиями.

Для одних Будда – великий учитель, которому нет смысла молиться, ибо он уже в нирване и перестал существовать для нас, а чтобы самому стать буддой, придется потратить на совершенствование пару-тройку миллиардов жизней. Для других Будда вечно пребывает в нирване, потому что и всегда там пребывал. Но в то же время он среди нас в мириадах обликов, он слышит обращения верующих и отвечает на них, а чтобы пробудить в себе изначальную природу будды, достаточно одной жизни.

Для одних нужно избавляться от любой кармы, причем хорошая даже хуже, чем плохая, потому что с хорошей кармой родишься ты в мирах богов, и твое просветление отложится на миллионы лет. Для других нужно копить хорошую карму, чтобы в следующей жизни стать бодхисатвой, а лучше – родиться в чистой земле кого-то из будд и обучаться там до полного просветления.

С практикой дело обстоит не лучше. Хотя теоретически любые методы, ведущие к просветлению, равно считаются буддийскими, но, как я уже сказал, среди буддистов нет единства в том, что такое просветление и что к нему ведет. А потому разные школы придерживаются разных методов: от чисто психологических тренингов, через медитации с повторением мантр, и до пышных ритуалов перед изображениями богов и хранителей веры.

Общепринятое деление на Тхераваду, Махаяну и Ваджраяну тоже не слишком помогает. Например, японские школы Тэндай и Сингон обе принадлежали Махаяне, причем обе вели происхождение из Китая. Но при этом они не сходились между собой до такой степени, что монахи обеих школ регулярно устраивали побоища с применением холодного оружия и сжигали храмы конкурентов. Это, кстати, и к вопросу о миролюбии и терпимости буддизма.


В результате, если человек западного мира называет себя буддистом или просто выражает симпатию буддийскому учению, он, как правило, имеет в виду достаточно своеобразную виртуальную религию.

Это «обобщенный буддизм», собранный из массовых представлений и обрывочных сведений. Из всех реальных буддийских школ он хотя бы как-то похож разве что на дзен с его упором на созерцание мира и достижение внутреннего покоя. Но это и не дзен, поскольку из него напрочь пропала вера в то, что просветление можно получить только из рук учителя, который сам, в свою очередь, получил его от собственного наставника. Цепочка патриархов и учителей дзен, по преданию, восходит к Махакашьяпе, одному из учеников Будды Гаутамы, хотя реально эта школа зародилась в Китае.

Обобщенный буддизм собрал в себе все самое приятное, что есть для человека Запада в восточной духовности, и тщательно выкинул все, что для человека Запада неприятно. Фактически, остался только призыв ничего не принимать близко к сердцу, плыть по течению и сохранять безмятежность духа, больше напоминающий даосское учение, чем буддийское. И еще вера в карму, которую, правда, тоже понимают по-западному – как принцип, согласно которому каждому воздастся по его делам, словам и мыслям, не в этой жизни, так в следующей.

Конечный результат мало чем отличается от обычного нью-эйдж – точнее, нью-эйдж воспринял этот буддизм, восстановленный из порошка, как одну из своих базовых идеологий. Но ничего удивительного, что при любом сравнении этой несуществующей веры с христианством результат – с точки зрения публики – выходит не в пользу христианства.