А.М.ШАРОНОВ ЭРЗЯ МЕРЯ РУСЬ
1.Эрзя. Меря. Русь
Дороги, по которым идут народы, заповеданы самой Историей. Они могут быть столбовыми, просёлочными, пролегать по бездорожью. Судьба народов зависит от времени их возникновения, географической среды, соседей, генофонда, количества населения, других факторов, от Провидения, которое, в сущности, определяет всё. В своём движении одни из них вырываются вперёд, создают великие цивилизации, затем, исчерпав пассионарный потенциал, уступают лидерство другим, другие – третьим и т.д. (Древняя Греция – Древний Рим – Италия - Франция – Великобритания – Германия – Соединённые Штаты Америки – СССР), меняются местами. Как на марафонских дистанциях по бегу, где одних чемпионов сменяют другие, более сильные и быстрые, ибо на них работает время и прогресс. Народ Эрзя шёл по разным дорогам. До 1237 года он жил в составе различных русских княжеств, включая Kiijawa, Салавия, Arsaija (Ersanija), Пургасову Русь (восточная его часть), которую летописец упоминает в первой половине XIII века. Пургасова Русь была подобием Владимиро-Суздальского, Ростовского, Новгородского, Рязанского и других государственных образований Древней Руси. Мирное существование Эрзи сопровождалось междоусобицами, военным противостоянием с соседними княжествами, а с 1237 года – с монголо-татарами, что препятствовало его нормальному экономическому, социальному и духовно-культурному развитию. Однако он исполнил свое историческое предназначение, о чем помимо исторических данных свидетельствует героический эпос «Масторава» [2] как художественное выражение его образа жизни и образа мышления, высокого уровня общественного развития, ибо героический эпос имеют лишь великие народы (греки, римляне, египтяне, шумеры, евреи, финны, армяне), создавшие незаурядные цивилизации и культуры.
По своему статусу Эрзя относится к числу непризнанных народов, то есть таких народов, о которых официальная историография умалчивает, делает вид, как будто их не существует. В трудах русских историков имя народа Эрзя в этноисторическом контексте не упоминается вообще и, следовательно, он не является объектом даже поверхностного научного исследования. Его территория «заселяется» другими народами, прежде всего «восточными славянами». Такая ситуация была бы как-то объяснима, если бы Эрзя располагалась на задворках России, в далёкой глухомани, отстранённой от исторической жизни страны. Но она занимала пространства центральной России, земли, на которых возникло русское государство, и древнее и современное. На эрзянской земле стоит Москва, столица России. Само слово Москва, Москов эрзянское по происхождению (маска, моска – красивый, красивая река, красивый город). Эрзянами-мерянами были наполнены земли Ростовские, Ярославские, Костромские, Новгородские, Архангельские, Вологодские, Тверские, Московские, Владимирские, Рязанские, Нижегородские и др., где сформировался изначальный русский народ с его генотипом и менталитетом. И, несмотря на это, Эрзя в русской историографии отнесена в число «инородцев», этносов, страшно далёких от того народа, который на его основе возник, из него вышел. Умалчивание Эрзи как народа обусловлено как научными, так и политическими причинами. Русская научная историческая мысль стала формироваться в XVIII веке, спустя 900 лет после образования Новгородско-Киевского княжества, когда исконная Русь «затерялась» среди других народов, испытала на себе то или иное влияние тюрков и кавказцев (востока), «немцев» (запада), а также болгар (через церковные книги) и поляков, противопоставлявших себя русским, в результате чего произошла дезориентация в русском национальном сознании. Русские историки и политики постепенно заблудились в своих исконных этнических корнях и на пустом месте, без фундамента, игнорируя реальную этническую ситуацию, начали воздвигать «славянский» дом, ставший домом постоянных раздоров и внутренних конфликтов, психологического дискомфорта. «Славянизация» Руси, начатая Нестором в «Повести временных лет», составляет центральную политическую идею русской историографии. Она проводится вопреки историческим фактам и обстоятельствам, с игнорированием логики событий, с допущением элементов произвола в описании русского этногенеза. Из-под русского народа вырывается его историческая почва, и он из русского этнического и исторического пространства перетаскивается в «восточнославянский» мир, который никогда не существовал, если под ним иметь в виду украинцев, белорусов и русских. Славянство в этих народах весьма проблемная вещь даже в сочинениях самых авторитетных ученых-историков. Однако многие авторы не принимают это во внимание. Так, А.Н.Сахаров и А.П.Новосельцев полагают, ничем не аргументируя своё мнение, что в наше время подавляющее большинство населения России, Украины, Белоруссии – восточнославянские народы – русские, белорусы, украинцы. Профессор МГУ им. Н.П.Огарёва Н.В.Заварюхин соглашается с ними, хотя пытается провести мысль, что русские вначале были эрзянами [3]. Историки Мордовии с момента образования автономной республики занимаются изучением истории «мордовского» народа, который в реальности не существует. «Мордовский народ» - понятие политическое, а не этническое. Ввиду этого мы можем сказать, что исторической науки в Мордовии как таковой нет, ибо нет науки о народах Эрзя и Мокша. Те ученые, которые исследуют «мордовский народ», непроизвольно допускают фальсификацию истории, ибо пишут о том, чего в объективной действительности не было и нет. Мордвинизаторы эрзянского народа такие же заблуждающиеся учёные, как славянизаторы русского народа. В результате сложившейся ситуации как русскую, так и эрзянскую историю следует начать писать заново, прежде всего древний период, эпоху этногенеза, чётко расставляя акценты в отношении русских, эрзян, финнов, балтов, славян и тюрков, определяя их место и роль на этнической и политической карте Европы и России. Это сделать важно потому, что тысячелетняя история славянизации русских не дала ожидаемых результатов (создания великого славянского мира под гегемонией Руси), а 80-летняя мордвинизация Эрзи (c момента создания Мордовской автономной республики в 1928-1930 гг. до нашего времени) фактически привела к её стагнации и к деградации, усиливающейся с каждым годом. Только за последние 20-30 лет количество эрзян сократилось на 30-40 процентов, ибо народ не хочет носить иноязычное бранное имя «мордва».
В VIII – XIII веках Эрзя (Меря, Мещёра, Мурома) с родственными ей по происхождению и языку Мари, Весью, Корелой, Голядью, Литвой была расселена на Ра (Волге) по верхнему и среднему её течению, по Оке, Цне, Суре, Мокше, озеру Илмеру (Ильменю), Балтийскому и Белому морям, занимала территории, где возникли Новгородское, Ростовское, Ярославское, Владимиро-Суздальское, Рязанское, Московское, Тверское, Нижегородское княжества, Булгарское и Казанское царства. Известный историк XIX в. Н.П.Барсов считал, что следы финского населения до сей поры сохранились «в географических названиях средней и даже западной и юго-западной Руси» [4], то есть финские народности обитали на территории современной Украины и Белоруссии, возможно ещё в эпоху князя Олега (IX в.). Один из столпов русской историографии Н.М Карамзин полагал, что эти народности, то есть «Весь, Меря и Мурома были единоплеменники Мордвы (Эрзи. – А.Ш.) и других финских народов» [5]. Не менее знаменитый В.О.Ключевский писал: «На обширном пространстве от Оки до Белого моря мы встречаем тысячи нерусских названий городов, сёл, рек и урочищ. Прислушиваясь к этим названиям, легко заметить, что они взяты из какого-то одного лексикона, что некогда на всём этом пространстве звучал один язык, которому принадлежали эти названия, и что он родня тем наречиям, на которых говорит туземное население нынешней Финляндии и финские инородцы Среднего Поволжья…» [6]. Исследователь русской исторической географии С.К.Кузнецов, говоря о «Мордовском могильнике» в шести верстах от г. Касимова, заключил: «Хотя край, в котором находится могильник, носит название Мещёрского, но местное население считает мордву эрзю древнейшими насельниками этого края. При обзоре Мещёрской территории мы имели случай убедиться, что большинство хорографических названий этого края звучит по-мерянски, и только около трети объясняется из мордовского языка по эрзянскому наречию; но так как большинство рек в этой местности носит мордовские названия, то нужно думать, что мордва обитала здесь очень долгое время» [7]. С.К.Кузнецов не нашёл следов особого «Муромского языка», анализируя местные хорографические названия, потому что он, очевидно, «представлял собою лишь слабое диалектическое отличие от языка мерян» [8]. А.Щекатов, автор словаря географического государства российского, описывая Мерю, отнёс её к Эрзе: «МЕРЯ, или МОРУА, народ Сарматский, живший между реками Сурою и Цною в соседстве с Кривичами, там, где Ростов, Галич, Кострома и Ярославль. Они сами себя называли Мори, а русские из слова сего составили Меря, ныне же известны они под именем Мордвы» [9]. Мордву же «В старину называли… Меря, и жилища их простирались от реки Суды до реки Цны» [10]. «Мордва» (Эрзя), проживавшая в Ростове, называла его Каова, Каовой она называла прежде и озеро Неро [11]. К Эрзе относит А.Щекатов и Мещёру: «Мещера, однородцы с Мордвою и Черемисами и язык имеют почти одинакой с малою разницею» [12]. К Эрзе отнёс Мерю историк конца XVIII-начала XIX в. С.Глинка: «Русские называют Мерю Мордвою (Эрзей. – А.Ш.); а сей народ называет себя Мори» [13]. Мордва (Эрзя. - А.Ш.) «называет себя Моря» [14]. Отождествлял Мерю с Мордвой (Эрзей) В.Н.Татищев, один из самых глубоких и объективных русских историков [15]. Обращаясь к топонимике мерянской территории, А.И. Попов пришёл к выводу, что диалекты языка Мери «были близки в одних отношениях к прибалтийским финнам, а в других – к мордве и марийцам» [16]. Таким образом, Меря, Мещёра и Мурома являлись Эрзей, что подтверждает версию единства их языков, отличающихся друг от друга лишь диалектными особенностями, что для древности было закономерным явлением вследствие отсутствия интенсивных контактов между представителями одного и того же этноса, территориально разобщённых друг с другом.
В «Повести временных лет» приводится наставление великого князя Киевского Ярослава сыновьям перед его смертью: «В лето 6562 преставись Великий Князь Русский Ярослав. Ещу живу сущу ему наряди сыны своя, рек им: «Се аз отхожу света сего, сынове мои; имейте в собе любовь, понеже вы есте братья единаго отца и матери: да аще будете в любви межи собою, бог будет в вас, и покорит противныя под вы, и будете мирно живуще. Аще будете ненавистно живуще, в прях которающесь, то погинете сами, и погубите землю отец своих и дед своих, иже налезоша трудом своим великим; но пребывайте мирно, брат брата послушающе» [17]. Завет Ярослава сыновьям, переданный, заметим, на языке летописца, а не на живом разговорном языке князя, совпадает с пророчеством Дятла в сказании о Скворце и Дятле, легендарных эрзянских старейшинах, живших в устье Оки на месте Нижегородского кремля: «И спросил Скворец Дятла о судьбе семидесяти сыновей своих. Отвечал Дятел: «Если дети твои будут жить мирно и согласно друг с другом, долго будут обладать здешними местами, а поссорятся – будут покорены русскими. И тогда здесь, на устье Оки, поставят русские город камень, крепок зело, и не одолеют его силы вражеские» [18]. Аналогичное наставление своему народу даёт эпический царь эрзян Тюштян перед своей смертью:
Словно ветки в венике мы были.
Потому не ведали про беды,
Жили, не боясь врагов-душманов.
Веточку одну сломает ветер,
Птица унесет в свое гнездовье.
Если ж вместе веточки мы свяжем,
Их любая буря не сломает.
Так и вы, родимые, живите.
Друг за друга крепче все держитесь
И сердца друг другу согревайте.
Каждый пусть лишь о добре хлопочет,
В дело общее привносит пользу,
И тогда вы победите бури,
Засухи, тяжелые болезни,
Одолеете врага любого,
От душманов край родной спасете –
Нашу Мастораву, Эрзянь Мастор [19]
Приведённые примеры являются убедительными аргументами, указывающими на слитность и тождественность эрзянского и русского миров не только на Новгородской земле, но и в Поднепровье, в Киевском княжестве. Новгородцы, призвавшие «варягов», и великий князь Киевский Ярослав мыслят эпическими формулами и парадигмами, известными в эпосе народа Эрзя. Данный факт нельзя толковать как случайное совпадение, ибо в основе его находятся явления, происходившие в самой реальной действительности. Мы имеем дело с аналогическим мышлением эрзя-русов или русо-эрзян, отразившемся в эпосе, обычае и обряде.
Финские народности Новгородской земли и Верхней Волги вместе с «варягами» образовав Новгородское княжество во главе с Рюриком, при Олеге, собрав многонациональное воинство, пошли на Киев, захватили его и объявили «матерью городов русских». Здесь, в Киеве, Русь, как военно-административная структура, находясь на более высокой стадии общественно-политического и культурного развития, чем местное население, отчасти внедрила в него свое сознание, главное в котором русско-рюриковский воинский дух, устремленность на сильную военизированную государственность и завоевание чужих земель. Отметим, что ни один из славянских народов таким государственным сознанием и воинственностью не обладал, ни один из них не перешагнул за пределы своей этнической территории, не мигрировал в пределы эрзянско-русских земель (ныне центральной России: Рязанская, Владимирская, Московская, Ярославская, Тамбовская, Тверская, Костромская, Вологодская, Новгородская, Псковская, Смоленская, Архангельская, Воронежская, Калужская области), не создал самодостаточной государственности, способной защитить национальную независимость. Русь же - сильнейшее многонациональное государственное образование, не имеющее равных в Европе и Азии. Не адаптировавшись в Поднепровских, печенежских и половецких степях Русь (её государственно-политическая и культурная элита) устремилась из Киева снова в Артанию-Эрзянию, в мир финских народов, где после распада Золотой Орды, получив политическую самостоятельность, в XVI веке превратилась в цивилизацию мирового масштаба. Окончательно слившись с балто-ильмено-волжскими финнами, она создала предпосылки для образования великой русской нации. «Славяне» на рязанских, московских и прочих Волжско-Окских землях – собственно русские эрзяно-меряно-муромо-мещёрского происхождения. «Восточные славяне», будучи лишь историографической категорией, в пределы современной центральной России ни в масштабах этнического значения, ни частично ввиду их отсутствия как таковых переселиться не могли. Русские здесь не пришельцы, а коренные жители. На эрзянской земле возникло в середине XII века Московское княжество, собравшее к XVI столетию вокруг себя все русские земли. В 1147 году Москва носила эрзянское имя Москов. В 1147 году Суздальский князь Юрий Владимирович Долгорукий пригласил «в Москов» черниговского князя Святослава Ольговича и 4 апреля устроил в его честь «обед силен» [20]. В VIII – IX веках значительная часть эрзян, проживавшая в составе Новгородского княжества, в лице Чуди и Мери приняла участие в призвании варягов, в создании Древнерусского государства и русской азбуки, на которой написаны некоторые берестяные грамоты [21].
(Ввиду того, что русская письменность была до «славянской азбуки» Кирилла и Мефодия, в России вместо Дня славянской письменности целесообразно учредить День русской письменности и таким образом восстановить историческую справедливость. Если для славян письменность создали иноземцы, русские её создали сами и пользовались ею как на государственном, так и на бытовом уровне, о чём свидетельствуют берестяные грамоты (новгородские, псковские, рязанские и пр.).
На основе фактических летописных данных А.А.Бычков показывает, что финном по происхождению был один из первых создателей русской государственности отец Гостомысла князь Буривое, который вёл «тяжкую войну с варягами и, многажды их побеждая, владел всей Бярмией, то есть Корелией до реки Кюмени, напоследок же при сей реке быв побежден и, все войско почти потеряв, ушел в город Корелу, нынешний Кексголм, и тут умре, а по нем наследовал сын его Гостомысл» [22]. Гостомысл, как сын Буривое, был финном, мерей. Следовательно, его, инициатора призвания варягов, русские историки неправомерно называют «славянином». Летопись сообщает: «В лето 6368, в лето 6369, в лето 6370 быша Варяги из заморья, и не даша им дани, и почаша сами в собе володети, и не бе в них правды, и возсташа род на род, и быша в них усобицы. Воевати почаша сами на ся, и реша сами к собе: «Поищем собе Князя, иже бы владел нами, и рядил по «праву». И идоша за море к Варягом Руси; сице бо тии звахусь Варязи Русь, яко се друзии зовутся Свие, друзиж Урмяни, Ингляне, друзии Готе. Тако же реша Руси, Чюдь и Словене, и Кривичи и вси: «Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет; да пойдете у нас княжити и володети» [23]. В 882 г. Чудь и Меря (Эрзя) приняли участие в походе Олега на Киев и таким образом стали в числе других русских (эрзяно-финских) племён создателями Киевского княжества.
Новгородские руссы (князь, его окружение, дружина), придя на Днепр, частично ассимилировали местное население в языковом и государственно-политическом отношении, находясь на более высоком уровне общественного развития. Местное население, впрочем, тоже было русским, о чем свидетельствует его язык, отражённый в «Повести временных лет» и других памятниках письменности того времени, хотя после принятия христианства он испытал влияние книжного церковнославянского языка. Преобладают русские слова и фонетика в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона (XI в.), в «Слове о полку Игореве» (конец XII в.). Если бы население в пределах Киева было не русским (или проторусским), оно пришествию Олега оказало бы сопротивление, а Олегу вряд ли бы пришла в голову мысль сесть княжить во враждебном Новгороду Киеве.
Рачюнайте-Вичиниене Д., ссылаясь на Владимира Топорова и Олега Трубачёва, пишет, что «после длительного исследования гидронимии бассейна верхнего Днепра пришли к выводу, что соседями по всему восточному рубежу территории балтов были поволжские финны, в основном предки мордвинов (эрзян – А.Ш.), с которыми балты поддерживали прямые связи» [24]. По свидетельству литовского языковеда академика Зигмаса Зинкявичюса, «в последнее время в Литве известно около 30 финских гидронимов. Они распространены почти по всей Литве, однако сгущение их наблюдается по направлению на север» [25]. Говоря о происхождении балтизмов в финских языках, З.Зинкявичюс указывает, что во многих местах балты и финны жили не только рядом, но и совместно. В таких местах выявлены билингвизмы. Среди поволжских финнов больше всех балтизмов имеют мордвины (мокша и эрзя). Например, мокша: карда, эрзя: кардаз, кардо «хлев» (по-лит. gardas); мукуро, нукир «зад» (по-лит.nugara, по-лат. мugara); мокша: пандоз, эрзя: панст «узда» (по-лит. раntis); сод «сажа» (по-лит. suodys); мокша: шна, эрзя: кшна «выработанная шкура» (по-лит. siksna) и др. [26]. Балтийские названия рек и местностей известны на всей территории, расположенной от Балтийского моря до пределов западных окраин России. Встречается множество балтийских слов, заимствованных из финно-угорских языков, от волжских финнов, проживавших на западе России. Начиная с XI—XII веков в исторических описаниях упоминается балтийское племя голядь, располагавшееся выше реки Протвы, около Можайска и Гжатска, к юго-востоку от Москвы, что свидетельствует о том, что балтийские пароды проживали на территории центральной России. Балтское название имеет река Цна, приток Оки. «Цна» происходит от tusna, древнепрусского tusnan, что означает «спокойный». Предполагают, что название реки Волга восходит к балтийскому jilga — «длинная река». Литовское jilgas, ilgas означает «длинный». В литовском и латвийском языке встречается множество рек с названиями ilgoji— «самый длинный» или itgupe — «длинная река».
Финно-угорские племена, будучи соседями балтов, граничили с ними на севере и на западе, между ними существовали контакты, что нашло отражение в заимствованиях слов из балтийского языка, относящихся к названиям растений и животных, частей тела, цветов, заимствовалась ономастика, лексика из области религии. Следы балтийской лексики обнаружены как в западно-финских (эстонском, ливском и финском), так и в волжско-финских языках (эрзянском, марийском, мокшанском). Заимствованы cлова со значениями любви или желания: литовское melte — любовь, mielas — дорогая; финское mieli, эрзянское mel, удмуртское myl. Тесные взаимоотношения между балтами и угро-финнами отражены в заимствованиях для обозначения членов семьи (сестры, дочери, невестки, зятя, кузины), что позволяет предположить существование браков между балтами и угро-финнами. Балтскую основу имеет множество названий рек в Белоруссии, в Верхнем Поднепровье.
На основе этноязыковых контактов появилось «много общностей в этномузыкальных связях литовцев и мордвы (большетерцовой трихорд в древнейшем пласту одиночного исполнения, в многоголосной певческой и инструментальной традиции и т.д.). Для нас очень важным кажется факт бытования данного трихорда в мелодике свадебных корильных двяинес. Думается, близость этого жанра к мордовским паряфтомат несомненна. Важно то обстоятельство, что архаические тексты корильных величаний, в которых высмеивается невеста, в Литве известны лишь на севере, в районе Биржай (по данным филологов, здесь наблюдается сгущение финских гидронимов; возможно, на этой территории жили ассимилированные финны)» [27]. По И.И.Земцовскому, в Евразийской вертикальной и горизонтальной Осях Полифонии можно выделить ещё три «круга», которые захватывают мордовский феномен в том или ином евразийском контексте или аспекте. «Первый «круг» покрывает связь Мордовии со средне-южно-русским и казачьим многоголосием. Я называю его «Малым Мордовским Кругом».
Второй «круг», в какой-то мере отражающий движение горизонтальной Евразийской Оси Полифонии, покрывает связь Мордовии с западными, и в частности западно-финскими и балтскими, многоголосными стилями. Я называю его «Средним Мордовским Кругом».
Наконец, третий «круг» указывает на далеко идущие отношения Мордовии с полифонией народов Балканского полуострова, причём как славянских, так и не славянских. Я называю его «Большим Мордовским Кругом» [28]. Я процитировал приведенные данные в опровержение несостоятельности виртуального «заселения» славянами земель балтов и финнов. Данные лингвистики и народной музыки свидетельствуют: в эпоху возникновения Древней Руси и России определяющую роль играли финно-балтийские народности. И.И.Земцовский привёл любопытный эпизод из своей собирательской практики: «Русские кадомчане не принимали мордовское пение как близкое своему… Между тем, когда я обратил их внимание на очевидное для меня сходство их собственных песен с мордовскими, они тут же охотно согласились со мной, дав этому сходству весьма образное - я бы сказал, социо-географическое толкование. Тогда я и услышал полюбившуюся мне фразу, ставшую заголовком настоящей статьи: «Так мы кругом в мордвах»!» [29]. (Кадом один из древнейших русских городов, ныне районный центр Рязанской области, граничит с Теньгушевским и Зубово-Полянским районами Мордовии). «Мы кругом в мордвах!» - могут сказать русские всей исконной Руси, ибо они вышли из «Мордвы», из Эрзи, Мери, Мещёры, Муромы, Веси.
Ещё в середине XIX в. ряд учёных пришёл к выводу, «что в древнерусских памятниках нет признаков малорускаго языка», «что Киевляне, следовательно, и не были «Малороссами». В доказательство этого М.Погодин «ссылается на отсутствие у Украинцев былинной поэзии и на отсутствие малороссийских признаков(!) в характерах южных князей и боярства. Разрешает он эту загадку при помощи догадки, что «киевские Великороссы» ушли на север после татарского погрома, а их место заняли Малороссы «от Карпатских гор», придя «после Татар» - по-видимому, весьма скоро, хотя точнее времени этого передвижения Погодин не обозначает» [30]. А.И.Соболевский, профессор киевского университета, для того времени лучший знаток своего предмета, в 1883 году прочёл в киевском историческом обществе реферат «Как говорили в Киеве в XIV-XV вв.», в котором исходил из наблюдения, что «в памятниках, какие считал он киевскими, отсутствуют украинские фонетические признаки (находимые им в памятниках, отнесённых им к категории галицко-волынских), и на этом основании он возстановил Погодинскую гипотезу» [31]. Свою точку зрения А.И.Соболевский развил в трудах «Очерки из истории русского языка» (1884), «Лекции по истории русского языка» (1888).
Новый взгляд на русский и украинский языки, подвергший сомнению их генетическую общность, не был поддержан языковедами и историками из политических соображений. Некоторые учёные, признавшие его верность, затем отказались от него под давлением общественного мнения, неподготовленного к такому толкованию русско-«малороссийской» истории. Идеологический и утилитарный интерес требовал сохранения «родственности» «восточнославянского мира», недопущения в нём раскола на этнической почве, появления сепаратистских тенденций.
Русский язык на среднем Днепре сохранился потому, что местное население, на нём говорившее, не покинуло территорию, прилегающую к Киеву и Днепру, как предполагает М.Погодин. Из Киева ушли князья, а население осталось. Впоследствии оно частично (!) перемешалось со славянами, просочившимися тонкой струёй с юго-запада, с Балкан и Карпат, что способствовало отчасти возникновению «малороссов» и «белорусов» как новых самостоятельных народностей. «Повесть временных лет» и другие памятники письменности Х-XIII вв. о существовании малороссов и белорусов на территории Киевского княжества не говорят. Из этого следует, что единой генетической и языковой основы русские, украинцы и белорусы не имеют. А если имеют, то через русских, а не славян, ибо русские составили основу малороссиян и белорусов, о чем свидетельствуют антропологические данные. Согласно им на территории Украины зафиксирован Днепровско-Ильменский тип на севере Черниговщины (в основном в Репкинском р-не). «Это – довольно высокорослое и светло пигментированное население (светлоглазых около 60 %, темноглазых лишь 1 %, по головному указателю суббрахикефальное, со средним ростом волос на лице и теле. Подобный антропологический тип характерен, - констатируют авторы книги «Украинцы», - для северных поляков, белорусов, русских Новгородской области, мордвы-эрзи, западных коми и ряда эстонских групп» [32].
Существуют разноречивые мнения о происхождении украинцев. Из них «можно выделить два основных. Одно, определяемое как теория непрерывного развития народов, сопряжено с поиском их этногенетических корней в недрах первобытнообщинного строя. Применительно к украинцам это выглядит так: прямым предком их было обитавшее на территории современной Украины неолетическое население, эволюционировавшее сначала в невров, затем в антов, далее в руссов периода Киевской Руси и, наконец, в украинцев. Более принята другая точка зрения – академическая. Согласно ей формирование украинцев началось в период феодальной раздробленности Древнерусского государства (XII-XIII вв.), а завершилось в XIV-XV вв.» [33]. Основным историческим центром становления украинской народности было Среднее Поднепровье — Киевщина, Переяславщина, Черниговщина. Немалую интегрирующую роль играл при этом восставший из руин после разгрома золотоордынскими захватчиками в 1240 году Киев, где находилась важнейшая святыня православия — Киево-Печёрская лавра. К этому центру тяготели другие юго-западные земли — Сиверщина, Волынь, Подолия, Восточная Галиция, Северная Буковина и Закарпатье. Начиная с XIII века, украинцы подверглись венгерскому, литовскому, польскому и молдавскому завоеваниям. С конца XV века начались набеги утвердившихся в Северном Причерноморье татарских ханов, сопровождавшиеся массовым пленением и угоном украинцев. В XVI—XVII вв. в ходе борьбы с иноземными завоевателями украинская народность существенно консолидировалась. Важнейшую роль сыграло при этом возникновение казачества (XV век), создавшего государство (XVI век) со своеобразным республиканским строем — Запорожскую Сечь, которое стало политическим оплотом украинцев. В XVI веке сложился книжный украинский (так называемый староукраинский) язык. На основе среднеприднепровских говоров на рубеже XVIII—XIX вв. сформировался современный украинский (новоукраинский) литературный язык. Название "Украина", употреблявшееся ещё в XII—XIII вв. для обозначения южных и юго-западных частей древнерусских земель, к XVII—XVIII вв. в значении "краина", т. е. страна, закрепилось в официальных документах, получило массовое распространение и послужило основой для этнонима "украинцы" наряду с этнонимами, употреблявшимися первоначально по отношению к юго-восточной их группе, — "козаки", "козацкий народ", "руськи". В XVI — начале XVIII в. в официальных документах России украинцы Среднего Поднепровья и Слобожанщины часто назывались "черкасами", позже, в дореволюционное время — "малороссиянами", "малороссами" или "южнороссами". Особенности исторического развития различных территорий Украины, их географические различия обусловили возникновение историко-этнографических районов украинцев — Полесье, Центральное Поднепровье, Юг, Подолия, Карпаты, Слобожанщина [34].
Примерно такая же картина наблюдается с определением белорусов. В конце 1980-х – начале 1990-х годов предпринимались попытки обосновать собственный путь происхождения белорусов белорусскими историками Н.Ермаловичем, К.Тарасовым и др. Они отрицают существование древнерусской общности как единой колыбели русского, украинского и белорусского народов. Пытаясь доказать отсутствие их генетического родства, К.Тарасов пишет, что белорусы сложились из смешения балтийских и славянских племен. Н.Ермалович считает, что белорусы скорее всего являются не сбалтизированными славянами, а ославяненными балтами [35]. Н.Ермалович и К.Тарасов славянами называют русских, которые таковыми не являлись. Поэтому правильнее будет говорить, что белорусы сложились из смешения русских и балтийских племён. По мнению В.В.Седова, белорусская этническая общность сложилась в XIII-XIV вв., а М.Я.Гринбалт полагал, что формирование белорусов происходило в XIV-XVI вв. [36]. Авторы монографии «Белорусы» считают, что в своей концепции «В.В.Седов не учитывает различий в общественно-экономическом положении славян и балтских племён в тот период. Одним из важных аргументов, противостоящих этой концепции, было высокое социально-культурное положение славян. Восточные славяне имели свою государственность, письменность, развитую культуру. Балтские же племена находились на стадии распада первобытнообщинного строя, были разобщёнными по культуре и языку и, таким образом, не могли оказать решающего влияния на этнокультурные и языковые процессы восточнославянских племён» [37] Данное возражение В.В.Седову и утверждение высокого социально-культурного положения «восточных славян», являющихся историографическим фантомом, противоречит имеющимся письменным свидетельствам о славянах IX-XII вв. Дело обстояло совершенно наоборот. По свидетельству «Повести временных лет» (начало XII века), древлене, северене, радимичи, вятичи (отнесение которых к славянам сомнительно) пребывали в диком состоянии: «живяаху звериным образом, живуще скотьскы, убивааху друг друга и ядяху все нечисто» [38]. Русь, пришедшая в Киев из Новгорода, была финно-балтской, и принесла с собой государственность и письменность в Киев. При таких обстоятельствах «возвышение» славян над русскими в научной литературе выглядит надуманным.
Тезис о формировании белорусов в XIV-XVI вв. окончательно не утвердился в белорусской историографии. Вячеслав Носевич, автор статьи «Белорусы: становление этноса и «национальная идея», высказал иное мнение. Он пишет, что осознание исторической общности русских, украинцев и белорусов было сформулировано автором «Руского летописца» (XVII в.), вошедшего позднее в состав Густынской летописи: «Вестно есть всем, яко сии все... Москва, Белая Русь, Волынь, Подоля, Украина. Подгоря... единокровны и единорастаны, се бо суть и ныне все общеединым именем Русь нарицаются» (Полное собрание русских летописей. т. 2. Спб., 1980. с. 236). Однако мысль о том, что «братские народы» являются разными народами, пробивала себе дорогу. В среде украинской интеллигенции национальное самосознание зародилось в середине XIX в. и сформулировано было деятелями Кирилло-Мефодиевского общества в Киеве (1846-1847 гг.), многие из которых в 50-е - 60-е гг. группировались вокруг журнала «Основа» в Санкт-Петербурге. В умах белорусской интеллигенции боролись польское самосознание и идеология так называемого «западно-руссизма», согласно которой белорусы были лишь одной из этнографических групп русского народа. Идея самостоятельности белорусского народа была впервые выдвинута народнической группой «Гомон», действовавшей среди белорусских студентов в Петербурге в 1880-е гг., притом не без влияния аналогичных украинских групп. Но еще несколько десятилетий этой идее приходилось доказывать свое право на жизнь. Авторитетный языковед, академик И.И.Срезневский в 1887 г. утверждал, что гораздо правильнее белорусский говор считать местным говором Великорусского наречия, а не отдельным наречием. В то время не раз подвергался сомнению и самостоятельный статус украинского народа. Но украинская национальная идея развивалась активнее белорусской. В 1905 г. комиссия Российской академии наук официально признала полноправное существование украинского языка, в то время как попытки закрепить аналогичный статус за белорусским языком желаемого результата не дали. Однако термин «белорусы», пусть и в этнографическом смысле, постепенно проникал в массовое сознание. При проведении переписи населения 1897 г. 74% жителей Северо-Западного края определили свой родной язык как белорусский. В начале XX в. шли споры о том, признавать белорусский язык самостоятельным языком или диалектом русского. Соответственно колебалось мнение и о статусе белорусов как этнической общности, но сам факт существования такой общности под сомнение уже не ставился. В конце концов это привело к появлению на руинах Российской империи белорусской государственности, хотя подлинной независимости это новое государство (как, впрочем, и Украина) тогда добиться не смогло. Термин «Белая Русь» в роли самоназвания в XVI в. не зафиксирован, а с этнической территорией белорусов он окончательно совпал во второй половине XIX в. До этого бытовали либо более широкие метаэтнонимы, политонимы («Русь», «литвины») и конфессиональные названия, либо названия более узкие, региональные. На фоне активной «великорусской» консолидации на первое место выступили местные этнографические и диалектные особенности, что проявилось в появлении в обиходе региональных названий. Источники второй половины XVI в. пестрят сообщениями о поездках из Руси на Полесье, Волынь или в Литву, о «руских имениях» какого-либо «литовского» или волынского феодала и т. д. Под «Русью» в узком смысле в то время понималась восточная, северная и отчасти центральная часть современной Белоруссии, за которыми в XVII в. закрепилось название «Белая Русь». Такой важный признак этноса, как осознанная национальная идея, появился не ранее конца XIX - начала XX в., когда белорусская интеллигенция начала борьбу за создание из белорусского этноса нации современного типа [39]. В свете сказанного утверждение о возникновении украинцев и белорусов как суверенных этносов в ХIV-XV и в ХIV-XVI вв. можно считать спорным, ибо этнообразующие признаки этих национальностей появились намного позже. Притом они появились на старорусской и балтской основе.
В.О.Ключевский, рассуждая о возникновении «малорусского племени», обращается к XV в., когда вследствие распада Золотой Орды и усиления Московского княжества началось вторичное заселение среднего Поднепровья переселенцами в пределы Польши в XII-XIII вв. Когда заново стала «заселяться днепровская украйна, то оказалось, что масса пришедшего сюда населения чисто русского происхождения. Отсюда можно заключить, что большинство колонистов, приходивших сюда из глубины Польши, из Галиции и Литвы, были потомки той Руси, которая ушла с Днепра на запад в XII и XIII вв. и в продолжении двух-трёх столетий, живя среди Литвы и поляков, сохранила свою народность. Эта Русь, возвращаясь теперь на свои старые пепелища, встретилась с бродившими здесь остатками старинных кочевников торков, берендеев, печенегов и др.
Я не утверждаю решительно, что путём смешения возвращавшейся на свои древние днепровские жилища или остававшейся здесь Руси с этими восточными инородцами образовалось малорусское племя … Я говорю только, что в образовании малорусского племени как ветви русского народа принимало участие обнаружившееся или усилившееся с XV в. обратное движение к Днепру русского населения, отодвинувшегося оттуда на запад, к Карпатам и Висле, в XII-XIII вв.» [40]. Здесь В.О.Ключевский русских не смешивает со славянами и даже «малоруссов» выводит из русских, оставшихся на Днепре после исчезновения Киевского княжества. Тем самым он, высказывая по существу верную мысль о генезисе украинцев, показывает свою непоследовательность во взгляде на Русь и славян. Русские для него, всё-таки, русские.
Киевское княжество, будучи производным от Новгородской этнической и государственной традиции, не теряло связи с собственно русскими (эрзяно-мерянскими) землями. В начале XI века сын великого Киевского князя Владимира Святославича Глеб княжил в эрзянском (русском) городе Муроме, а другой его сын Борис княжил в Ростове, населенном Эрзей-Мерей. Следующий сын Владимира Святославича Ярослав Мудрый основал в финских землях города Юрьев (Эстляндия) и Ярослав на Верхней Волге (земля Эрзи-Мери), что указывает на то, что по истечении более сотни лет после захвата Киева Олегом русские князья продолжали считать себя представителями эрзяно-мерянского и чудского мира. Этим фактором объясняется появление в XI-XIII веках и других русских городов и княжеств на эрзяно-мерянских землях (Владимиро-Суздальское, Рязанское, Московское, Нижегородское и др.). По житию святого Авраамия, «в Чудском конце Ростова» ещё стоял Велес после святого Леонтия» [41]. В Кельгининском могильнике, как сообщает Ю.Зеленеев, эрзянском захоронении XI века на территории Зубово-Полянского района Мордовии, обнаружено накладок со знаком Рюриковичей в 316 погребениях [42], что опять-таки указывает на изначальную слитность эрзянского и русского миров, на активный процесс их слияния в единое этно-государственное образование. По Д.С.Лихачёву, в Новгороде созрели многие самобытные проявления русской культуры: «новгородское летописание, начавшееся ещё в 1017 году, – старейшее на Руси; в Новгороде же издавна определились черты русского литературного языка вне его зависимости от церковно-славянского; древнейший памятник русского юридического быта – «Русская Правда» - возник в Новгороде; здесь же ещё очень рано обозначились самобытные черты русского искусства. … Новгород … становится богатейшей республикой, владевшей колоссальными земельными пространствами от Финского залива до Урала и Средней Волги» [43]. «С завоеванием Киева Ярослав перенёс в него основы новгородской государственной и гражданской организации. Он перенёс в Киев созданную в Новгороде «Русскую Правду»[44]. Д.С.Лихачёв подчёркивает: «Несмотря на то, что писательство составляло в Новгороде занятие самых разнообразных слоёв новгородского общества – и светских и церковных, - книжность Новгорода отличает единая, общая ей черта: близость письменного языка к разговорному. Это свидетельствует о большом пути культурного развития, пройденном русским языком в Новгороде в предшествующие эпохи. Благодаря этому, несмотря на обилие нахлынувших в Новгород после его «крещения» произведений церковно-славянской письменности, русский литературный язык Новгорода остался чист от церковно-славянизмов и сохранил все свои русские особенности» [45].
Д.С.Лихачёв, таким образом, совершенно чётко отличает русский язык от славянского, не относит его к числу славянских языков. Не считает он славянами, следовательно, и русских, ибо для этого нет оснований.
Д.С.Лихачёв исходит из самобытности русской письменности, возникшей на внутренней национальной основе. Он пишет: «Долгое время вопрос о начале русской письменности в старой филологической науке не отделялся от вопроса о начале славянской письменности в целом. В XIX, а отчасти в XX в., господствовало убеждение, что русская письменность появилась с христианством, что до «крещения Руси» не было якобы письменности и книг, что они были перенесены на Русь только якобы в связи с потребностями христианского культа… Такое представление о начале русской письменности не было случайностью… Так, например, известный французский буржуазный византолог Шарль Диль писал о всех славянских народах центральной, южной и восточной Европы: «Всем этим варварским народам Византия несла не только религию: она распространяла одновременно идею государственности, формы управления, новое право, регулирующее общественные отношения, просвещение вплоть до создания алфавита-кириллицы, ставшего основой их письменности» [46]. Исследования советских учёных в самых различных областях установили местные корни русской культуры. В этом отношении следует упомянуть работы советских историков (в первую очередь, акад. Б.Д.Грекова), установивших происхождение русской государственности из внутренних потребностей русского общества, затем работы советских языковедов (в первую очередь, акад. С.П.Обнорского), установивших корни русского литературного языка в устном русском языке, а не в древнеболгарском…») [47]. По Д.С.Лихачёву, Х век застает русскую письменность с довольно широким кругом употребления. Потребности в письменности обнаруживаются в государственной жизни (в договорах и сношениях с другими государствами (договоры, сопроводительные грамоты, в имущественных отношениях (письменные завещания, надписи, удостоверяющие собственность), в развитом ремесле (подписи имени мастера, заменившие прежние родовые знаки собственности), в почитании знатных умерших (надпись на могиле русса), в развитом языческом культе (пророчество, написанное в храме) [48].
Новгородская земля, населённая Мерей-Эрзей, Чудью, Весью, Корелой, Литвой, дала начало русскому народу и его языку. Учитывая огромное количество в составе русского языка латинских, германских, готских, греческих слов, уместно говорить о серьёзном влиянии на русский этногенез римлян, греков, готов, германцев.
Эрзя, называемая в летописи Мерей, приняла, таким образом, прямое участие в этногенезе древнерусской народности и древнерусской государственности, а позднее Московского княжества. Как пишет А.В.Куза, складывание Древнерусского государства сопровождалось включением в его сферу «обширных разноэтнических территорий на Севере и в Прибалтике (саамы, емь, корела, чудь заволочьская и прибалтийская, отдельные латышские и литовские племена)» [49]. Как сообщает Новгородская летопись, «Новгородстии людие, рекомии Словении и Кривици и Меря» имели свои волости: «Словене свою волость имели, а Кривицы свою, а Мере – свою; каждо своим родом владяше…» [50].
В беседе с корреспондентом журнала «Огонек» А.Черновым Д.С. Лихачев говорил: «Русь была поразительной державой, в которой соединялись и финно-угорские народы, и народы иранские, и восточные славяне. Это видно по именам и по именам богов. Что такое Мокошь? Племя Мокошь. Что такое Перун? Это финно-угорский Перкун» [51]. А.Чернов в свою очередь обратил внимание на то, что Мокошь в народном сознании жива до сих пор: «Моя мать, всю войну девочкой прожившая в тверской деревне, сама слышала, что Ивановы живут богато, им по ночам Мокушь (так!) в амбар зерно носит. Крестьяне помнят Мокошь-Мокушь до сих пор, хотя ее по всем законам не существует уже тысячу лет» [52].
Меряно-эрзянские боги Перун, Волос, Мокошь были верховными богами в древнерусском пантеоне, что также является доказательством эрзяно-мерянского происхождения Руси. «Владимир же, государствуя в Киеве, поставил на холме вне двора теремного кумир Перуна деревянный, глава ему сребрена, ус златы, да и других богов: Хорса, Дажбу, Стриба, Семаргла и Мокоша…» [53]. Князь Олег клялся Перуном и Волосом при подписании договора 907 года с греками: «Царь же Леон со Александром мир сотвориста со Ольгом, имшеся по дань, и к роте ходившее межи собою, целоваша крест; а Ольга водившее на роту и мужи его по Русскому закону, кляшася оружием своим, и Перуном, богом своим, и Волосом, скотьим богом, и утвердиша мир» [54]. А.Е.Пресняков, ссылаясь на А.А.Шахматова, текст в «Повести временных лет» о том, как Владимир «поставил кумиры на холму вне двора теремного Перуна деревяна, и главу его сребрену, и ус злат, и Хърса, Дажьбога, и Стрибога и Симарьгла и Мокошь», назвал «нагромождением имён сомнительных богов русского «Олимпа» [55]. А.Е.Пресняков «сомневается» в истинности древнерусских богов потому, что они являются эрзяно-меряно-финскими, а не славянскими. Но в таком случае надо было поставить под сомнение и идентичность русского народа, тоже имеющего эрзяно-меряно-финские, а не славянские корни.
Своеобразно истолковывают реальный этнический статус Руси современные историки В.Я.Петрухин и Д.С.Раевский. Ссылаясь на «Повесть временных лет», они пишут: «Русь уже в космографическом введении к «Повести временных лет» противопоставляется неславянским племенам. Летописец подытоживает данную им историю расселения и «этническую» историю славян уже с позиций своего времени – рубежа XI-XII вв.: традиционные «племенные» этнонимы сочетаются в этом «итоговом» списке с «областными» обозначениями, но главное – что их объединяет между собой и противопоставляет иноплеменникам: «Се бо токмо словенескъ языкъ в Руси: поляне, древляне, ноугородъци (но не словене. – В.П., Д.Р.) полочане, дреговичи, севръ, бужане, зане седоша по Бугу, послеже же велыняне. А се суть инии языци, иже дань дають Руси: чудь, меря, весь, мурома, черемис, мордъва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола, корсь, норома, либь».
Важнейшая особенность этого списка в том, что Русь противопоставлена «иным языцем» и связана со «словенским языком» не только в государственном, но и в этническом плане» [56]. Это умозаключение является попыткой инотолкования действительной этногосударственной ситуации в Новгородском и Киевском княжествах. Летопись в приведённой цитате разделяет «словенеск язык» и «инии язици», но не разрывает Русь на славян и неславян, ибо по ней же чудь, меря и весь призывали «варяжских князей» в 862 году, то есть создавали Новгородское государство, в 882 году они принимали участие в походе Олега на Киев, который все племена, участвовавшие в походе, назвал «Русью», в походе на Константинополь в 907 году; Владимир Святославич, готовясь к борьбе против Полоцка и Киева, собирает варягов, словен, чудь, кривичей. Обосновавшись в Киеве, он собирает лучших мужей от словен, Кривичей, чуди и вятичей для строительства оборонительных рубежей и крепостей по притокам Днепра – Десне, Трубежу, Суле и Стугне [57]. Поэтому Чудь, Эрзя, Меря, Мещёра, Весь, Мурома не могли противостоять Руси, ибо они и есть Русь, как на Новгородской, так и на Киевской землях. Данное «противопоставление» есть результат неадекватного прочтения как летописи, так и неверного понимания особенностей русской истории. К тому же нельзя принимать за безусловную истину то, о чём говорит летопись. Летописец мог ошибаться, мог быть тенденциозным, его знания могли быть ограниченными и неверными, ибо у него не было специально подготовленных информаторов. Нельзя согласиться с мнением А.В.Куза, что складывание «Древнерусского государства сопровождалось включением в его вассальную сферу обширных разноэтнических территорий на Севере и в Прибалтике (саамы, емь, корела, чудь заволочьская и прибалтийская, отдельные латышские и литовские племена)» [58]. А.В.Куза не прав потому, что в составе Руси названные им племена были изначально как её создатели, а включались в неё в ходе её расширения племена по Днепру, которые сомнительно называются «славянскими». По мнению археолога, исследователя Мери А.Е.Леонтьева, четырёхсотлетняя «история мери (VI-X вв.) явилась по сути предысторией Северо-Восточной Руси, одной из исконных областей русского народа, ставшей впоследствии центром единого русского государства. Потомки ассимилированной славянами мери влились в состав древнерусской народности. Мерянские традиции были ощутимы в материальной культуре и погребальной обрядности жителей Ростово-Суздальской Руси, наследие мери сказалось и в физическом облике древнерусского населения. До наших дней дошли переданные из поколения в поколение некоторые лексические и фонетические особенности народных говоров. Стертые временем следы финно-угорских традиций обнаруживаются в фольклоре и традиционной культуре жителей современных Ярославской, Владимирской, Ивановской и Костромской областей. В этой связи изучение мери является, в сущности, исследованием одной из частных проблем этногенеза русского народа» [59]. В суждении А.Е. Леонтьева вызывает возражения мысль об ассимиляции Мери славянами, что, впрочем, подвергается сомнению им же: ««Механизм древнерусской колонизации изучен слабо, что сказывается даже в такой детали, как метафоричность употребляемых в большинстве работ терминов: «волна», «поток», «струя», «капиллярное проникновение» переселенцев, «островки местного населения». Общая концепция древнерусского расселения на новых территориях восходит к трудам XIX в.: славяне двигались вдоль рек, занимали обширные пустующие земли, мирно соседствуя с многочисленными группами аборигенов. В целом положения теории кажутся справедливыми, но при обращении к исторической реальности оказываются отнюдь не абсолютными в своей истинности» [60].
По словам С. Герберштейна, в Белозерской области еще в начале XVI века местное население имело свой собственный язык, хотя уже почти все говорили по-русски. Свидетельство С.Герберштейна также ставит под сомнение пресловутую колонизацию славянами Руси, которая была уже тогда цивилизованной страной, когда славяне находились ещё на родоплеменной стадии развития. Тот факт, что белозерцы говорили на русском языке, нисколько не говорит об их ассимиляции славянами, ибо русский язык – русский язык, а не славянский. Для того чтобы определить меру его славянства, необходимо выяснить роль в его формировании латинского, германского, греческого, литовского, чудского, меряно-эрзянского, вепсского и др. финно-балтийских языков, которые в нем присутствуют в неизмеримо большей степени, чем славянские языки.
Славянская идея в русской историографии – загадка, не имеющая разгадки, не поддающаяся разумному объяснению, не заключающая в себе понятного позитивного смысла. Она поддерживается несмотря на то, что ни один русский на генном уровне не мыслит себя славянином. Даже мини-славяне украинцы и белорусы близки ему только потому, что возникли на старорусской этнической и территориальной основе. Славянская идея осложняет и запутывает изучение русской истории, является причиной неправомерного отождествления русских со славянами, ведёт к необъективности и противоречивости суждений и выводов, их неубедительности, что прямо признал А.Е.Леонтьев, хотя А.Е.Леонтьев тоже русских выводит из славян, вопреки фактам, следуя сложившейся традиции, берущей начало от летописца Нестора. Он в одном случае говорит о «механизме древнерусской колонизации», в другом речь ведёт о продвижении славян вдоль рек и об их «мирном» соседстве с аборигенным населением. О «колонизации» А.Е.Леонтьев, как и другие историки, пишет как об абстракции, а не как о реальном процессе, подтверждаемом археологическими, лингвистическими, фольклорно-этнографическими, антропологическими и др. имеющими доказательную силу фактами. «Славянская колонизация» для него умозрительная конструкция, наполненная умозрительными же «фактами».
«Славянская колонизация» не выдерживает научной критики и в силу того, что колонизации подвергаются территории не отсталых народов, а народов, не вступивших из-за объективных природно-географических и исторических причин на государственную стадию развития (Австралия). Народы, имевшие достаточно развитую цивилизацию, подвергались завоеванию более сильными пришельцами (Северная и Южная Америка), но не колонизации. Русь была до славян, превосходила славян в своём общественном развитии и ни по каким объективным историческим законам не могла быть завоевана ими, более неразвитыми и слабыми. Слова летописца при решении этого вопроса не должны восприниматься как абсолютная истина. Нестор и другие летописцы ошибались так же, как ошибаются современные историки, лингвисты, археологи и др. Читая летописи, следует учитывать, что в них много противоречивых выводов и сомнительных «фактов», тенденциозных подходов к различным этносам, умалчивание некоторых из них, искажённое описание, сужение окружающего мира до пределов политических, идеологических, исторических, этнических и др. концепций летописца. Профессиональным историкам важно это иметь в виду и не превращаться в слепых старцев, которых ведут по бездорожью поводыри с неполноценным зрением.
Позиция В.Я.Петрухина, Д.С.Раевского, А.В.Куза опровергается «Русской Правдой» Ярослава Мудрого (XI в.), в которой славяне не являются коренным народом Руси, они представляются как зависимые люди, находящиеся на положении холопов, они ниже по статусу руссов, мерян, чуди, веси, корелы и пр. «инии языци». В «Русской Правде», наоборот, славяне противопоставляются Руси как чуждые ей этнически. А это значит, что перечисленные в «Повести временных лет» «славянские» племена - кривичи, поляне, деревляне, северяне, дреговичи, вятичи и пр. не были славянами.
Летописные «словене», сидевшие на озере Илмер, скорее всего являлись мерянами, ибо название озера происходит от имени народа Меря. Илмер(а) означает озеро, на котором проживала Меря (Эрзя). Не случайно, наверное, как отмечает В.В.Фомин, генотип современных ильменских русских совпадает с генотипом эрзян по среднему течению реки Суры [61]. На связь названия Илмера с именем Меря указывает М.Х.Алешковский [62].
О неславянском антропологическом типе новгородских русских писал Н.Н.Чебоксаров. По результатом его исследований, современные новгородцы по многим существенным разграничительным признакам напоминают группы скандинавского населения с преобладанием мезокефального светлого расового типа. Мягкие, часто волнистые волосы, умеренно развитая борода (по европейскому масштабу), серые или голубые глаза, невысокий головной указатель, довольно наклонный лоб и выраженное надбровье, удлиненное лептопрозопное лицо, сильно профилированное в горизонтальном направлении, лепторинный выступающий нос с прямой или слегка выпуклой спинкой, – все эти особенности сближают поозеров с представителями северной расы. В гораздо большей степени, чем с норвежцами, ильменские поозеры сходны по физическому облику с различными среднерусскими группами, особенно с мезокефальным населением области «восточного великорусса», выделенного Чепурковским и подробно описанного Бунаком и Дебецем. Почти по всем ведущим диагностическим признакам новгородцы не выходят за пределы межгрупповой амплитуды вариаций восточных великоруссов. Единственным сколько-нибудь реальным различием между сопоставляемыми сериями является несколько большая депигментация приильменцев. И здесь, впрочем, разница касается главным образом цвета глаз, становясь совсем незначительной по цвету волос. Фотографический материал вполне подтверждает вывод о расовой близости поозеров и восточных великоруссов: многие ракомские или троицкие рыбаки физиономически почти не отличимы от крестьян Куйбышевской и Воронежской областей. Глубокое морфологическое сходство ильменского типа с восточновеликорусским не вызывает ни малейших сомнений [63]. Восточновеликорусский, или «дон-сурский», антропологический тип наиболее близок верхнеокскому. Расхождение двух групп в отдельных показателях невелико, отклонения от суммарного русского варианта идут в одном направлении. По имеющимся данным, следует сделать вывод, что верхнеокский и дон-сурский типы включают один и тот же компонент, более отчетливо представленный в первой из названных групп [64]. Иначе говоря, антропологический тип русских тем больше русский, чем ближе к территории проживания Эрзи. В.В. Фомин приводит выводы антрополога К.Ю.Марк, которая Эрзю отнесла к атланто-балтийской расе, простирающейся через Скандинавский полуостров, захватывая западную и южную части Финляндии, а также запад Эстонии и Латвии. Один из типов этой расы распространен на среднем течении Волги, особенно у Эрзи. Его называют сурским [65]. Малороссийское население, называемое «славянским», по данным А.Н.Краснова, отличается от великорусского почти полным отсутствием обильных у великоруссов блондинов-долихоцефалов, присутствием в основном круглоголовом, белокуром и сероглазом элементе брюнетов-брахицефалов альпийского типа, связанных с господствующим славянским типом массами помесей и переходов и примесью значительного числа сторонних темноволосых элементов: татарского, молдаванского, быть может, монгольского, цыганского, еврейского и других южных народов. Эти элементы, растворившись в основной массе и без того более богатой брюнетами, дали с блондинами бесконечную гамму смешанных типов, крайне разнообразных – иногда красивых, иногда очень некрасивых с зелеными, светло-карими глазами и темно-коричневыми волосами, что в общей сложности делает малороссов народом, обладающим, в сравнении с великороссами, значительно большим процентом брюнетов и гораздо большим процентом лиц, имеющих при светлых или переходного цвета глазах темно-коричневые волосы. Как основное положение, можно, однако, высказать: насколько для великороссов брюнеты являются элементом чуждым, так сказать, привходящим, ассимилированным, настолько то же хочется сказать о малороссийских долихоцефалах [66].
Обратим внимание: один из самых знаменитых русских князей Ярослав Мудрый сначала княжил в Ростове, столице Мери-Эрзи, откуда перешёл в Новгород. Разумеется, и город Ярослав на мерянской земле он основал потому, что считал её землёй, откуда пошла истинная Русь. Та Русь, которая апологетически рисуется в историографических фантазиях, является, всё-таки (!) вторичной по отношению к мерянской, чудской, весьской, корельской Руси, притом эта Русь – политическая и военная структура, а не этническое образование. Города, которые строил Ярослав (Кострома, Переславль, Галич и др.), обратил внимание А.Щекатов, «заселял он Болгарами, Мордвою (Эрзею-Мерею. – А.Ш.) и Венграми» [67]. А.Щекатов, историк конца XVIII- начала XIX века, выражая этноисторические воззрения своего времени, писал: «Финские народы, или Древние Руссы, суть коренный России народ, котораго имя только Россия на себе носит (подчеркнуто нами. – А.Ш.), а язык его древний, от смешения соседства и после соединения со Славянами, совершенно почти исчез. Народ сей в древности занимал пространство нынешней России, от острова Тамана, Хвалынскаго моря, по Восточную сторону Волги, до Белаго, простираясь по Северному океану, по Восточной стороне Ботническаго залива, по Финскому заливу и озерам: Ладожскому и Ильменю; по рекам: Волхову, Шалони, Мсте, Ловати и Пали. При устье Ловати древний их город, Старая Руса. Народ сей от древних чужеземных Дееписателей назывался Цимбрами, Киммерами, Сарматами, Гоффами и Гетами; а от Северных домашних Ютнарами, Рисарами, Ризами и Руссами, то есть, по Цельчитески, сильными» [68]. Современные историки А.С.Лузгин и Н.Ф.Мокшин указывают на связь эрзян с ираноязычными скифами, сарматами, аланами и другими народностями, проживавшими на причерноморских и прикаспийских землях. По их мнению, некоторые группы сармат могли быть ассимилированы Эрзей, имя которой, возможно, происходит от имени сарматского племени аорса. По свидетельству Страбона и Птоломея, аорсы занимали территорию между северным берегом Каспийского моря и левым берегом Дона [69]. О тесных связях эрзян с сарматами говорил П.Д.Степанов. В раскопанном им Андреевском кургане (Большеигнатовский район, республика Мордовия), относящемся к первым векам нашей эры, найдены кинжалы с кольцевым навершием и прямым перекрестием, железные трехперые черешковые мелкие наконечники стрел, бронзовый кованый котелок, кольчуги, пластинчатые шлемы, являющиеся типичными сарматскими вещами, фибулы «Avcissa», бронзовая чаша италийской работы, янтарная привеска, богато украшенные пояса. На шее у всех воинов были ожерелья из стеклянных золочёных бус. В кургане обнаружено высокотехнологическое оружие. По мнению П.Д.Степанова, вещи из кургана свидетельствуют о весьма тесных связях населения, оставившего Андреевский курган, с причерноморскими римскими колониями. Связи эти были, по-видимому, торговыми [70]. Человеческий и вещевой материал, содержащийся в кургане, позволяет сделать и другие выводы. Могила 25 имела площадь около 70 кв.м. и все её стены были обложены деревянными плахами. В центре на 6 столбах был устроен помост, на котором покоился костяк вождя в богатой одежде и с оружием. В изголовье лежали два железных наконечника, копья, шлем и кольчуга. Справа у пояса находились кинжал и нож, слева лежал длинный однолезвийный меч с прямой рукоятью, к ножнам которого была прикреплена крупная бронзовая плоская бляха. По обе стороны от помоста вождя на дне могилы лежали костяки двух мужчин-дружинников в полном вооружении – с мечами, копьями, колчаном со стрелами и в богатой одежде [71]. Характер захоронения и его содержание уверенно указывают на присутствие греко-римского мира на территории расселения эрзян (нынешнего Большеигнатовского района Мордовии) в виде колонии, то есть этнического, политического, военного и социального субъекта. Римский и эрзянский миры здесь предстают как один объединенный мир. После распада Римской империи эрзяне выступают, скорее всего, как один из его осколков. В пользу этого помимо большого количества вещей из греко-римского мира на всей территории расселения Эрзи свидетельствует довольно значительное число лексических параллелей в латинском и эрзянском языках, сходство в космогонической мифологии и героическом эпосе.
Суждение о том, что римские вещи в Андреевском кургане являются привозными (появившимися в результате торговых отношений местного населения с греко-римскими колониями), является не совсем верным по той причине, что обнаруженные вещи принадлежали людям (вождю и его дружинникам), бывшим представителями греко-римского мира. То есть, Андреевский курган указывает на то, что на территории Больше-Игнатовского района в начале нашей эры по соседству с эрзянами или совместно с ними проживали римляне – то ли в виде колоний-поселений, то ли в виде военно-административных пунктов. Слишком много греко-римских предметов найдено на эрзянской земле, чтобы их появление объяснить только торговыми сношениями. Достаточно развитое Булгарское царство располагалось в непосредственной близости с эрзянской землей и отношения с ним были очень активные, а булгарских вещей археологами найдено мало. Следовательно, проникновение римских вещей к эрзянам было обусловлено не только торговлей, но и другими более важными факторами.
Историки XIX – XXI веков, сознательно или бессознательно, отказались от истинной финно-балтской Руси и внедряют в сознание общества «славянскую» Русь. Однако подлинную историю трудно проигнорировать. Поэтому неверные историографические построения обречены быть разоблаченными в недостоверности и заменёнными теориями, исходящими от действительных фактов и событий.
Служение «славянской» идее, что мы видим у В.Я.Петрухина, Д.С.Раевского и др., должно идти от объективного положения вещей, не содержать в себе тенденциозности и внутреннего противоречия, не быть направленным на ущемление статуса других народов и сталкивание их друг с другом, оно не должно основываться на истолковании чей-то истории в пользу виртуального народа. И, разумеется, оно должно базироваться на логике аргументов. У славянизаторов Руси факты и логика, научный подход к явлениям не пользуются должным уважением. Они подменяются ими ничем не аргументированными абстракциями и игнорированием фактов, свидетельствующих о том, что Русь пошла оттуда, где она есть и сегодня, в начале XXI в., от Новгорода, Мурома, Ростова, Ярославля, Костромы, Рязани, Владимира, Суздаля, Москвы, Твери, Арзамаса, Нижнего Новгорода…
Нестор в «Повести временных лет», отождествляя древнерусский и славянский языки, не указал, какой из славянских языков имелся в виду, что важно было сделать, так как славянский язык как таковой не существовал, были языки отдельных племенных групп. По этой причине сближение древнерусского языка с неизвестным «славянским» языком выглядит как ложное утверждение, обусловленное либо некомпетентностью автора, либо его стремлением исказить действительную этноязыковую карту Древней Руси. «Слово о полку Игореве», как и «Повесть временных лет», созданное в XII веке, знает только русскую землю и русский народ и, разумеется, написано оно на русском языке: «Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о пълку Игореве, Игоря Святъславлича? Начатии же ся тъй песни по былинамь сего времени, а не по замышлению Бояню, Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древу, серым волком по земли, шизымъ орломъ под облакы» [72]. Это русский язык, хотя и книжный. Книжный древнерусский язык, безусловно, отличался от народного языка, состоявшего из различных диалектов и говоров (новгородского, ростовского, псковского, смоленского, рязанского, суздальского, киевского и т.д.). Книжный язык подводился под определённую норму, и поскольку уже Нестор проявил себя как носитель славянской идеи на Руси, авторы текстов стремились ввести в русскую речь славянские слова. Однако главное в языке не лексика, которая постоянно обновляется (современный русский язык включает в себя многие тысячи иноязычных слов), а фонетика, морфология, синтаксис. Они в древнерусском языке не являются славянскими: «Длъго ночь мръкнетъ. Заря свет запала. Мъгла поля покрыла. Щекотъ славий успе; говоръ галичь убуди. Русичи великая поля чрълеными щиты прегородиша, ищучи себе чти, а князю славы» [73] Проблема этнического статуса древнерусского языка осложняется отсутствием достаточных сведений о живом разговорном языке руссов-эрзян, веси, корелы, саамов, латышей, литовцев, эстов, а также славян, выставляемых как главные носители русского языка IX-XII веков, хотя на уровне фонетики, морфологии и синтаксиса славянские и русский язык разные языки, что не позволяет говорить об их генетическом родстве.
Со славянством отождествлял Русь К.С. Аксаков. Вместе с тем, излагая свой взгляд на славян и русских в свете их «обычаев, преданий, поверий и песен», он оговаривается: «…Нестор упоминает о богах и кумирах…Он упоминает о Перуне, стоявшем на холме в Киеве – при Игоре; следовательно в то время, когда ещё Русь не слилась с Славянами, когда Древляне говорили: се князя убихомъ Русскаго, очевидно себя Русскими не называя; когда и сам Нестор говорит: Поляне, яже ныне зовомая Русь» [74]. По К.С.Аксакову, Русь была до славян, а потом, когда пришла к славянам, славяне слились с Русью и ославянили её. К.С.Аксаков, разумеется, не поясняет, каким образом это удалось им сделать при условиях, когда над ними господствовали русы, являвшиеся до встречи с ними цивилизованным народом, имевшим государственность и письменность, в то время как славяне пребывали в дикости. Впрочем, этот вопрос обходят и другие историки, заселяющие Русь славянами, включая сегодняшних. Для В.О.Ключевского вопрос о начальном неславянстве русских, вроде бы, вообще не стоял: «А славянское племя и русское – одно племя: от варягов прозвались Русью, а изначала были славяне; только звались полянами, а говорили по-славянски; звались полянами потому, что в поле сидели (как будто много других народов в поле не сидело! – А.Ш.), а язык у них один с другими славянами». Однако, если бы «славянское племя и русское» были «одно племя», а именно славянское, то непонятно, откуда и для чего появилось русское «племя»? Чтобы разорвать славянское «единство»? Через несколько страниц в том же своём сочинении В.О.Ключевский опровергает предыдущее высказывание о славянах и русских и пишет о них как о двух разных народах, подтверждая правильность нашей точки зрения: «Передавая известия о торговле восточных славян в VIII и IX вв., я называл их русскими славянами, говорил о Руси, о русских купцах, как будто это выражения однозначащие и своевременные. Но о Руси среди восточных славян в VIII в. совсем не слышно, а в IX и X вв. Русь среди восточных славян – ещё не славяне, отличалась от них как пришлый и господствующий класс от туземного и подвластного населения» [75].
Если русские в X в. не славяне, то они, как о том пишет и «Повесть временных лет», есть Меря, Весь, Чудь, Корела, Кривичи, Балты.., то есть коренные народы, населявшие территории по Балтийскому и Белому морям, средней и верхней Волге, где стояли Новгород, Ярославль, Ростов, Кострома, Рязань, Владимир, Москва, первопрестольные великие русские города. Словене, участвующие в составе войска Олега в походе 882 г. на Киев, следуя словам В.О.Ключевского, тоже не славяне. «Славянами» их сделал Нестор, так же, как полян, древлян, кривичей, вятичей и других обитателей среднего и верхнего Днепра и соседних с ним эрзяно-мерянских и балтских земель.
Русские историки на стыке славяне-русские задают бесчисленное количество неразрешимых вопросов, даже не задумываясь о разумных ответах на них.
Идея «русского славянства» полностью опровергается русским фольклором, в котором нет ни славянских сюжетов, ни персонажей, ни мотивов, ни тем (даже название «славянин» не встречается), зато очень много финских, эрзяно-мерянских, персонажей и сюжетов (былины об Илье Муромце, Добрыне, Алёше Поповиче, Садко), исторические песни о Степане Разине, обрядовая поэзия, сказки, лирические песни). А фольклор – истинная духовная летопись народа, в ней нет места лжи, тенденциозности, национализму, пренебрежению к другим народам. Наполненность русского фольклора эрзяно-меряно-вепскими темами, сюжетами, мотивами, образами, персонажами однозначно указывает на то, кто является его создателем и носителем.
Шведско-финский исследователь религиозных воззрений эрзян Уно Холмберг-Харва в своей книге «Die Religiosen Vorstellungen der Mordwinen» (Helsinki, 1952) приводит сведения, свидетельствующие о сходстве и общности многих мифов, обрядов, обычаев, традиций и мифологических воззрений эрзян и русских. Он, вслед за П.И.Мельниковым, пишет об общности мифов о сотворении мира и человека, что явно указывает на древность этнических связей между эрзянами и русскими. Подобно русским эрзяне олицетворяли солнце, которое представлялось существом женского пола и в молитвах, обращенных к нему, называлось именем Вара, у русских - Варвара. Предполагалось, что у него есть дочь Прасковья. И у русских и у эрзян оно вращается по небесному своду вокруг земли: утром на быке, днем на волке, вечером на зайце, ночью спит за большой горой. Дети кричали, когда оно заходило за облака: «Свети, милое солнышко! Свети, милое солнышко! Если ты не будешь светить, ничего не вырастет, если будешь светить, вырастет хороший урожай, я отдам тебе мою пеструю курочку, я отдам тебе мое крашеное яичко!». Идентичная присказка бытует и у русских: «Хорошая погода, наступай, наступай, я отдам тебе красивое яичко, я отдам тебе белую курочку!» Эрзяне, как и русские, молились солнцу и во время его восхода, и во время его заката. Рано утром, склонившись в сторону восходящего солнца, они говорили: «Милостивое солнце, дай нам к началу дня здоровья и согласия, все увидь своим всевидящим оком, защити нас!». Русские крестьяне по утрам кланялись восходящему солнцу на четыре стороны света. Эрзяне тоже кланялись на четыре стороны земли, обращаясь при этом к верховному богу Инешкипазу [76]. Эрзяне, как и русские, называли солнце богом справедливости и клялись им, когда защищали свою правоту: «Пусть поразит меня Чи-пас (Солнце-бог), если я вру!» [77]. У. Харва говорит об антропоморфизации и обожествлении огня у эрзян и русских, веру в его магические силы, способные принести человеку как зло, так и добро, на основе чего возник ряд обрядов с употреблением огня в лечебно-предохранительных и очистительных целях: окуривание больного, обведение горящей лучиной люльки новорожденного, паря (кадушки) невесты с приданым, бросание под ноги молодым сковороды с горячим углем, когда они после венца входили в дом, обведение зажженной лучиной свадебных пирогов, чтобы они не были испорчены дурным человеком, злодеем, прыжки через костер участников похорон, прогон скота через огонь во время эпидемий и при первом выгоне на пастбище, ежегодное добывание нового огня трением дерева о дерево при проведении некоторых предохранительных обрядов. Новый огонь заносился в очаги всех домов после того, как тушился старый прошлогодний огонь. Новый огонь зажигали на 40-дневных поминках и в некоторых случаях при поминании покойных. Через живой огонь переносили больных, перегоняли скот; живым огнем разжигались купальские костры, через которые прыгала молодёжь, дабы быть наделенной здоровьем.
Общие представления у эрзян и у русских были о божестве ветра. Эрзяне по примеру русских иногда называли его Варварой вместо Варма-ава (мать-ветер), Варма-баба (старуха-ветер), Варма-патя (тетя-ветер) [78]. Как у русских, так и у эрзян ветер живёт за морями.
Сходными являются у эрзян и у русских божества зимы Кельме атя (Старик-холод), Мороз атя (Старик-мороз), Дед Мороз. Мороз есть заимствование с русского языка: «Мороз-старик, мой друг, прошел; до колен, мой друг, он снегу навалил», - поется в эрзянской песне. Имя божества мороза, которое соответствует русскому Дедушка Мороз и русские слова, употребляемые в эрзянских молитвах и в заговорах, пишет У.Харва, явно свидетельствуют о среде его происхождения и бытования. У русских, как и у эрзян, самый пожилой член семьи перед Пасхой с ложкой овсяной каши в руках, просунув голову в дымоход, угощал божество мороза: «Мороз, Мороз, иди есть!»
Подобное же сходство, по У.Харва, имеют божества воды, которые описываются в песнях и сказках. Эрзянская богиня воды Ведь-ава представляется существом, подобным женщине, то молодой и красивой с шелковистыми волосами, то страшной и старой с черными волосами и ужасным лицом. По песне, записанной Х.Паасоненом, Ведь-ава молода и красива, у ней утончённое лицо, черные глаза, белые волосы, маленький нос, тонкие губы, пышная грудь. Эти черты имеются у соответствующего божества русского народа. Сходное обожествление воды проявляется и в таких явлениях, как непочатая вода у русских и ведь пря (вода на верхушке волны) у эрзян, используемые у обоих народов как целительное средство.
Совпадают обряды, совершаемые эрзянами и русскими при переезде в новый дом. В Бугурусланском уезде Самарской губернии за неделю до переезда готовили праздничные блюда, которые сначала расставляли на полу в старом доме, а затем переносили в новый, где их ставили перед входом под печь. Молитву читала хозяйка дома, которая просила богиню дома Юрт-аву считать новый дом своим домом, хорошо заботиться о нём, направлять его жителей на добрые дела, предостерегать от дурных поступков, беречь членов семьи и имущество. Соответствующие религиозные представления и обычаи бытовали и среди русского народа.
Общими, по У.Харва, являются русские и эрзянские гадания и предохранительная магия. По примеру русских в новогоднюю ночь эрзяне делали мелом или ножом кресты на двери и окнах своего дома, чтобы защитить его на смене года от бродячих духов, приведений.
По русскому образцу эрзяне в некоторых районах устраивали особые обряды встречи Пасхи. В деревне Сапожкино Бугурусланского уезда девушки лучшую из своих подруг наряжали «Пасхой». Она уходила в восточном направлении от деревни и где-либо пряталась. Остальные девушки шли с ведром полным пуре к деревенской околице, чтобы встретить «Пасху». Они пели песню о том, что наступила пора встретить Пасху, которая придет с востока от Инешкипаза и обрадует деревню. Затем ведро с пуре ставили на землю и в более быстром темпе исполняли следующую песню, в которой Пасху (Ине чи) называли дочерью Инешкипаза, посланницей Вере-паза, и просили выпить пуре. «Пасха» приближалась к девушкам и как только те ее замечали, с ведром пуре, распевая песни, двигались ей на встречу:
Тейтерь какат, тейтерь эйдть!
Боярават азравкат!
Мезень коряс минь сынек?
Мезе тезэй пурнымизь?
Сень коряс минь ней сынек,
Се ней минек пурнымизь:
Пурнавинек, тейтерь эйдть,
Минь Инечинь учомо,
Мазы чинень сречамо.
Ко ёндо сы Инечись?
Ко ёндо сы мазы чись?
Чилисима сон ёндо,
Нишке пазонь икельде.
Мазынестэ наряжазь,
Парынестэ сон пурназь.
Сы сон ашо палясо,
Паля ланга руцясо.
Сы сон парсей пацясо,
Пуло песэ лентазо.
Кецякавсы веленек,
Весёлгавсы кужонок [79]
/Девушки, девчоночки,
Красавицы, хозяюшки!
Для чего сюда пришли?
Что здесь нас всех собрало?
Для того сюда пришли,
Вот что нас здесь собрало.
Собрались мы, девушки,
Инечи, Пасху поджидать,
Наш красивый день встречать.
Откуда Пасха к нам придёт?
Откуда красный день придёт?
С восходом солнышка придёт,
От Нишке паза явится
Красиво наряженная,
Во всё хорошее одетая.
Придет в рубашке беленькой,
Поверх рубашки – в халатике.
Придёт в платочке шёлковом,
На косе длинной – ленточка.
Обрадуется ей село,
Развеселится улица.
«Пасхе» подавали пуре, склонялись перед ней, причем, на колени вставали по-эрзянски: правое колено должно находиться позади левого, не должно касаться земли. После того как «Пасха» отпивала немного пуре, девушки брали ее под руки и сопровождали по деревне. У околиц ее ждали остальные. Девушки праздновали всю пасхальную неделю, расхаживая с «Пасхой» от дома к дому. В воскресенье после Пасхи «Пасху» провожали, на проводы собирались все жители деревни, чтобы вместе проводить ее в западном направлении до полевой межи. Дальше шли только девушки. Еще днем на возвышенность недалеко от деревни приносили солому, которую теперь поджигали. Провожая, девушки пели о том, что «Пасха», дочь Инешкипаза, должна возвратиться в отчий дом, хвалили ее и просили вновь прийти через год. «Пасхе» наливали пуре и вновь кланялись так же, как и раньше. Потом «Пасха» шла дальше по полевой меже, пока вовсе не исчезала с поля зрения. Девушки возвращались в деревню, где их ждали остальные жители. Здесь пели еще одну песню о том, что Пасха ушла и вернется через год:
Нишке пазонь тейтерезэ,
Вере пазонь азравказо,
Нишке пазось тонь кучнинзеть
Мастор ланга тонь якамо.
Сисем чинеть якавтыдизь.
Шкинеть сакшны ней туеме
Эсь кудозот, эсь чинезэть,
Эсь тарказот, эсь эземзэть,
Нишке пазонь путонь кудос,
Таго диринь тонь тетяте.
Кундакая кедь пезэнек,
Адякая тон маронок.
Минек ютась Инечинек,
Нишке пазонь валгсь чинезэ.
Чивалгумав ветятадызь,
Пиже лугас ильтятадызь.
Туят пиже лугинева,
Мазы цеця юткинева.
Цела ие тон кадсамизь.
Омбонь те шкас тон ней а сат,
Инечинь чис прят а невтят. [80]
/Дочь Нишке паза,
Хозяюшка Вере паза,
Нишке паз тебя посылал
По земле ходить.
Семь дней с тобой мы гуляли.
Время тебе уходить
В свой дом, в своё жилище,
На своё место, на свою скамью,
В дом Нишке паза,
Снова к своему родимому отцу.
Возьмись-ка за наши руки,
Идём-ка ты с нами.
Прошёл наш Великий день,
Зашло солнце Нишке паза.
Проводим тебя на закат,
На зелёный луг проводим.
Пойдёшь ты по зелёному лужку,
Посреди красивых цветов.
На целый год ты нас оставишь,
Обратно до этого времени не придёшь,
До Пасхи здесь не появишься.
Эрзянские девушки, также как и русские, на Троицу ходили в лес, чтобы cвить себе венки из березовых листьев. Очень нарядные, с зелеными венками на головах, они шли к ручью или реке, чтобы бросить туда свои венки. Считалось, что если венок пойдет ко дну или поплывёт против течения, то его хозяйка умрёт; если же венок будет держаться на поверхности и поплывёт по течению, то хозяйке повезёт.
В 1826 году губернатор Саратова писал, что эрзяне в июле во время новолуния устраивали празднество, на котором молились за здоровье лошадей. В качестве жертвенного животного забивали козу. К празднику рыли канаву, в которой разводили «новый огонь», добытый трением. Через эту канаву заставляли прыгать лошадей. Соответствующий обряд справляли и русские. Следуя русским обычаям, эрзяне почитали Настасию (русск. Анастасия) и называли её богиней овец (ревень паз). Молились эрзяне и святому заступнику рогатого скота Ласею (русск. Власий), которого называли скалонь паз (бог коров). Власьев день по русскому календарю отмечался 11 ноября. Эрзяне чтили и других святых православной церкви.
Подобно русским созданы у эрзян братчины. У русских на соответствующих празднествах большую роль играла восковая, так называемая братская или мирская свеча, которая хранилась также по году в домах, относящихся к одному и тому же родству. В некоторых местах, например, у русских Могилевской губернии и эрзян деревни Вечкенино Наровчатовского уезда свечи выглядели одинаково: конусообразная, состоящая из шести килограмм. Заворачивали её в узкие, с раскрашенными концами полоски холста. И русские и эрзяне имели обыкновение дополнять свечу. Вот потому Д.К. Зеленин пишет, что эрзяне данный обряд переняли от русских. В обзоре русских народных обычаев он говорит об одной братчине, в которую входили одни женщины (Вятская губерния). Если же допускали мужчину, то ему или голову повязывали женским платком или завязывали глаза. Д.К. Зеленин полагает, что русские нигде больше подобных братчин не создавали. Однако дело обстоит не так. В Покровском, расположенном на восточном берегу Волги напротив Саратова, женщины устраивали свой праздник в то же время, что и эрзянские. Сильно опьяневшие с песнями и плясками они также ходили по деревенским улицам. Если на их пути встречался мужчина, ему нелегко было вырваться из их рук. С него требовали определенную сумму денег. То же ожидало и тех незамужних девушек, которым перевалило за 25 лет. За такими женщины даже охотились и если таковая попадалась им в руки, они водили ее с собой, распевая похабные песни: «Через Никитин забор Тащат Гапку с задранной юбкой, Гапка кричит, заливается, но никто за нее не заступается». Такой же чисто женский праздник, на который не допускались мужчины и незамужние женщины, справляли по примеру русских сетукезы в Эстонии. Описанные странные действа имеют место и здесь. Общими для этих празднеств являются процессии женщин с грубыми эротическими песнями и играми, нанесение визитов женщинам другой деревни или другой братчины. Здесь женщины также играли между собой во фривольные игры, например, такие как «собачья свадьба». Встречный мужчина, равно как и старая дева, могли стать предметом насмешек. Особое почтение высказывалось женщинам, вышедшим замуж в последнем году, их подкидывали, приветствовали криками, давали выпить и желали детей. С этого времени они были членами «общества замужних женщин». Такой же праздник справляли русские староверы, проживающие в Эстонии, немцы в Баварии на Верхнем Рейне. Здесь также женщины могли схватить на улице мужчину и отнять у него какой-либо предмет одежды, за который требовали выкупа. Здесь также женщины, выпив, бывали излишне смелы. Молодые женщины могли стать полноправными членами общества только внеся свой взнос – кофе, пиво или вино. Эти празднества, где бы они не справлялись, имеют многочисленные общие черты.
Как у эрзян, так и у русских в родительские дни и на жертвенных праздниках женщин молитвы читала обычно вдова. Ведущие обряда должны были быть одеты в чистую, а по возможности и в новую одежду. Ведущие керемета (праздничного моления) имели особую холщовую одежду, которая после свершения обряда передавалась тому, кто на следующий год должен был вести данный обряд.
Во многих источниках говорится о том, что эрзяне, как и древние греки, при молении поднимали руки ладонями вверх, знали молитвы в стихотворной форме, владели игрой на струнных инструментах.
Общность представлений у эрзян и у русских о сотворении мира и человека, сходство и общность божеств, обрядов, обычаев и традиций подтверждает точку зрения: русский этногенез происходил на основе эрзяно-меряно-мещёрского этнического и культурного субстрата. У.Харва эрзяно-русскую мировоззренческую и обрядовую общность объясняет русским влиянием, что было обусловлено научными воззрениями его времени.
Наличие эрзянских и русских обрядов, песен, сказок с одинаковыми или сходными сюжетами позволяет выводить фольклорно-обрядовую общность из общности бытовой и социальной. У эрзян есть песни о выдаче замуж девушки за малолетнего мужа. Такие же песни есть у русских:
У дубика у сырого,
Сидит девка, что ягода.
Калина моя!
Малина моя!
Течёт пояс разных шелков,
Разных шелков - семи сортов;
Не столь течёт, сколь плачет:
- Кому я достануся?
Доставалась я старому;
Он стар добре, не ровня мне,
Не ровнюшка, не под-версту,
Не под-версту, не по-мыслу;
Он спать идёт всё кашлючи,
Вставаючи, перхаючи. –
У дубику у сырого,
Сидит девка, что ягода.
Калина моя!
Малина моя!
Течёт пояс разных шелков,
Разных шелков – семи сортов;
Не столь течёт, сколь плачет:
- Кому-то я достануся?
Доставалася я малому;
Он мал добре, не ровня мне,
Не ровнюшка, не под-версту, -
Не под-версту, не по мыслу;
Он спать идёт всё плакучи,
Вставаючи, рыдаючи…. [81].
Русь присоединяется к славянам, начиная с Нестора, являвшегося, по В.О.Ключевскому, панславистом, который, исходя из своей идеи первобытного единства славян, «прежде всего старается связать ранние судьбы родной Руси с общей историей славян» [82]. Нестор «старается» связать Русь со славянством, поставив перед собой цель, продиктованную политическим или другим соображением. Но мы не видим на эрзяно-меряно-мещёрских, вепсских, корельских землях славянских лиц. Они как были здесь русскими, так и остаются таковыми. Таковыми они являются у К.С. Аксакова, Н.М.Карамзина, Н.А.Полевого, С.М.Соловьёва, С.Ф.Платонова, В.О.Ключевского и у других, пытавшихся вылепить из русского человека украинского «славянина», хотя «украинские славяне» существуют только в тенденциозных политизированных историографических сочинениях. Украинцы не относятся к генетическим славянам, они сформировались на русско-финско-балтской этно-культурной основе. Славянизмы в их языке появились под влиянием Польши и церковно-славянских книг.
Д.С.Лихачёв, комментируя проблему внесения иноязычного элемента в русскую историю, указывал на ограниченность исторического мышления, представлений об историческом развитии в эпоху древней Руси. По его словам, «всякое новое явление общественного развития считали пришедшим со стороны; его считали привнесённым извне, дарованным богом, явившимся из иностранного государства, или результатом чьего-либо постановления, приказания, закона, а не возникшим в результате закономерного исторического развития, представления о котором ещё отсутствовали. Вот почему, отчасти, народное предание так склонно было считать и славянские племена пришедшими со стороны, а само передвижение племён объяснять толчками извне – результатом завоеваний, насилий и т.п.» [83]. Отмеченными Д.С.Лихачёвым особенностями русская историография страдает со времён Нестора и до начала XXI века. Она ищет Русь, Россию вне её самой, а её эрзяно-финно-балтскую сущность подменяет иноземными пилигримами, странствующими только по её виртуальным городам и весям.
Формирование русских, украинцев и белорусов в разные исторические эпохи, с интервалом в несколько столетий, говорит о том, что они прошли свой этногенез автономно, независимо друг от друга, что исключает возможность отнесения их к единому этническому гнезду, сведения к тем неизвестным истокам, якобы послужившим причиной возникновения мнимых «восточных славян». Существование Руси в Киеве только как военно-политической структуры без этнической основы в местном населении делает несостоятельным тезис о Киеве как колыбели государственности трёх «восточнославянских» народов. В IX-XII вв. в Киевском княжестве украинцев и белорусов не было. Они возникли спустя сотни лет после его исчезновения. Между русскими, украинцами и белорусами существует связь историческая – в том смысле, что территория, на которой находятся ныне Украина и Белоруссия, принадлежала Новгородскому и Киевскому княжествам, а украинцы и белорусы сформировались на основе потомков древних руссов, мерян, кривичей, балтов, литовцев, латышей, финнов. Выявляется, таким образом, такая связь между этими народами, которая показывает их как независимых субъектов всемирного исторического процесса. У них свои особенные исторические судьбы и пути развития. И продуктивные отношения между ними возможны с учётом признания их этнокультурной и исторической автономности, особого предназначения. Украинцы и белорусы оказались вне пределов русского мира так же, как это произошло с литовцами, латышами, эстонцами, ныне совершенно самобытными европейскими народами, имеющими свой образ мыслей и чувствований и свой образ жизни, существенно отличающий их от русских, сохраняющих в значительной степени свой изначальный менталитет, семейно-бытовые и общественные обычаи и традиции.
В свете приведённых данных спорным и неубедительным выглядит утверждение Ф.П.Филина о том, что русский, украинский и белорусский языки – «языки братья, имеющие одного предка – древнерусский (восточнославянский) язык», что древнерусский язык «образовался в VII-VIII вв. на базе многочисленных близкородственных говоров древнейшего общеславянского (праславянского) языка, исторические истоки которого уходят в глубокую древность» [84]. По Ф.П. Филину, древнерусский язык, называемый «восточнославянским», образовался ещё до знакомства Руси со славянами, которое произошло в X- XII вв., а украинский и белорусский языки в составе древнерусского языка потенциально существовали уже в VII-VIII вв., до возникновения украинцев и белорусов, что, по Ф.П.Филину, произошло в XIII- XIV вв.: «Исторические обстоятельства сложились так, что в XIII- XIV вв. древнерусская народность разделяется на три близкородственные народности – русскую, украинскую и белорусскую, что повлекло за собой возникновение трех близких языков с их самобытными, оригинальными путями развития» [85]. Однако нет оснований говорить о возникновении русской народности в XIII-XIV вв. Русская народность изначально существовала только как русская народность на Новгородской земле еще в IX – XII вв., а украинский и белорусский языки и их носители появились спустя несколько веков после исчезновения Киевского княжества, что подтверждает и Ф.П.Филин, говоря: «В сущности, только одна Новгородская область представлена древнерусской письменностью в такой степени, что исследователи могут более или менее полно представить себе особенности новгородских говоров XI-ХIV вв. Большая часть дошедших до нас древнерусских письменных памятников относится к Новгороду и его землям… Лингвисты не раз уже отмечали, что из древнерусских диалектов более или менее чётко выделяются только древненовгородские говоры» [86]. И это не удивительно, ибо Новгородская земля есть истинная Русь. Высказывание Ф.П.Филина опровергает его же теорию и свидетельствует о том, что украинцы и белорусы и их языки сформировались вне этнической и исторической связи с древнерусской народностью и её языком. Древняя Русь за много веков до появления украинцев и белорусов перестала существовать в пределах современной Украины и Белоруссии, и её язык не мог быть «предком» и «братом» украинского и белорусского языков. К тому же история не знает такого факта, события или процесса, как деление Древней Руси на Украину, Белоруссию и Россию, а древних русов - на русских, украинцев, белорусов. Вне контактов с развалинами Киевского княжества исконная Русь (Новгородская, Ростово-Суздальская, Рязанская, Ярославская, Костромская, Владимирская, Муромская, Московская), ведя ожесточённые внутренние войны, развивалась в великую цивилизацию не посредством дробления своих земель, а путем объединения их в единое государство. Она не рождала Украину и Белоруссию. У Украины и Белоруссии были собственные родители.
С точкой зрения Ф.П.Филина совпадает теория И.С.Улуханова, изложенная им в монографии «О языке Древней Руси» (1972). По его мнению, древнерусским языком называют язык восточных славян, выделившихся из общеславянского единства в VII-VIII вв. н.э. и существовавших как единая народность до XIII-XIV вв. [87]. Развивая этот тезис, И.С.Улуханов приходит, однако, сам не сознавая того, к обратным выводам, прежде всего к отрицанию славянской принадлежности русского, украинского и белорусского языков. Он пишет: «Русский язык богаче славянизмами, чем другие восточнославянские языки – украинский и белорусский, на формирование которых церковнославянская традиция оказала значительно меньшее влияние. В украинских и белорусских областях отбор славянизмов производился даже в религиозных жанрах. Там существовали книги «священного писания», переведенные на язык, близкий к живой народной речи» [88]. Понятно, что если русский, украинский и белорусский языки в разной мере «богаты» славянизмами, то они не являются славянскими языками, ибо, если бы они были славянскими языками, не могло быть речи о мере их «богатства» славянской лексикой. Не говорим же мы о мере богатства русского языка русизмами, украинского – украинизмами, белорусского – белорусизмами, германского – германизмами и т.д. В суждении И.С.Улуханова русский, украинский и белорусский языки выступают как «славянские» неславянские языки. Оставаясь верным своей непоследовательности и противоречивости, И.С.Улуханов, кроме русского, украинского и белорусского языков, выделяет в Киевском княжестве ещё «два близкородственных языка – церковнославянский и древнерусский» [89], не видя между ними принципиального различия, хотя древнерусский язык – живой разговорный язык, а церковнославянский – искусственный книжно-церковный язык, на котором население не говорило. По этой причине нельзя его сопоставлять с народным языком и считать его «родственным» ему. Справедливость данного замечания подкрепляется самим И.С.Улухановым, констатирующим: «С течением времени круг славянизмов, регулярно используемых в живой речи, расширяется медленно. Материалы памятников XV-XVII вв. показывают, например, что из числа глаголов с приставкой пре - в речи продолжали употребляться лишь все те же пять глаголов, что и в предшествующую эпоху. Записи живой устной речи, произведенные иностранцами, включают опять-таки наиболее привычные славянизмы. Так, в «Парижском словаре московитов» 1586 г. находим лишь слова владыка и злат, в дневнике-словаре англичанина Ричарда Джемса (1618-1619) – благо, блажить, бранить, воскресенье, воскреснуть, враг, время, ладья, немощь, пещура, помощь, праздникъ, прапоръ, раздробление (так!), сладкий, храмъ; в диалогах, записанных Лудольфом, - аще (в цитате из «священного писания»), благословить, благочестие, браниться, власть, воскресение, возлюбить, возмочь, вознестись, воспитать, время, глава, древо, здравствуй, младенец, напраздно, облакъ, отвернетъся, понравити ся, похранить, праздникъ, праздность, пребывать, прежде, премудрость, проклажаться («прохлаждаться»), разбоиник, разуменъ, сладокъ, сласти, смиренномудрие, согласовать, сотворить, среда, средний, странна («страна»), товарищь, умрети, хранить» [90]. Всего 57 славянизмов вошло в русский язык в течение восьми веков, в то время как из латинского, французского, германского, английского, эрзянского (мерянского, мещёрского, муромского), вепсского, корельского и др. европейских языков русский язык вобрал тысячи слов.
И.С.Улуханов, считающий русский язык «восточнославянским», отмечает как бы в отрицание своего же мнения, что «многие славянизмы, вошедшие в русский язык, сначала были недостаточно понятны. Такие славянизмы мы встречаем в древних словарях среди «неразумных на разум» слов и выражений. Там они пояснялись более понятными словами. Так, например, в одном новгородском словаре XV в. слово качьство поясняется так: «естество, каковому есть», количьство – «мера есть колика»»; своиство – «кто имать что особно»; смерчь – «облак дъждевенъ» и др.» [91]. В данном высказывании И.С.Улуханов противопоставляет русский и славянский языки, ибо такое противопоставление существовало в самом русском обществе. Лудольф Генрих Вильгельм в «Русской грамматике» (Оксфорд, 1696) писал: «Чем более учёным кто-нибудь хочет казаться, тем больше примешивает он славянских выражений к своей речи или в своих писаниях, хотя некоторые и посмеиваются над теми, кто злоупотребляет славянским языком в обычной речи» [92].
И.С.Улуханов не согласен с Д.С.Лихачёвым и Ф.П.Филиным в признании приоритета новгородской письменности и новгородского языка в Древней Руси. Он считает, что письменность распространялась из Киева, и поэтому язык киевских памятников, во многом отражавший киевское койне, влиял на речь других городов, киевский диалект был воспринят как общерусская норма правильной речи [93]. В подтверждение сказанному он не приводит доказательств. Трудно представить, чтобы русский человек, живший в Новгороде, Ярославле, Ростове, Владимире, Москве, Рязани и на др. исконно русских землях, мог подражать киевскому говору как образцу правильной речи при условии, что он его не знал, а свой язык представлялся ему единственно правильным языком. К тому же язык национальности формируется в её ядре, а не на периферии, на задворках этнической жизни. Великий Новгород, на протяжении многих веков бывший государство образующим и культурным центром Руси, влиял на неё по всем линиям общественного развития, включая язык.
Об онтологии русского и славянского языков предельно ясно высказался А.С.Пушкин: «Давно ли стали мы писать языком общепонятным? Убедились ли мы, что славенский язык не есть язык русский и что мы не можем смешивать их своенравно, что если многие слова, многие обороты счастливо могут быть заимствованы из церковных книг, то из сего еще не следует, чтобы мы могли писать да лобжет мя вместо целуй меня etc» (Путешествие из Москвы в Петербург. 1833-1834) [94].
Древняя Русь сложное этноязыковое образование, многоплеменное сообщество, состоявшее из Мери, Эрзи, Мещёры, Муромы, Веси, Балтов, Чуди, готов, варягов, между которыми шли интеграционные процессы, приведшие к образованию древнерусской народности и её языка. Центром древней Руси (государственным, этническим, культурным) был Новгород.
Киевское княжество (но не Киевская Русь! (Киевской Руси не было), созданное Олегом в 882 году, за 250 лет своего существования не оказало существенного влияния на судьбы русского народа и его государства. Доминирование Новгорода духовное, языковое, этнокультурное в X – XII вв. при формальном политическом центре в Киеве было несомненным, ибо Русь в Киеве была представлена главным образом только княжеской властью. Глубинные процессы по формированию и развитию русского народа шли на Новгородских, Нижегородских, Ярославских, Костромских, Владимиро-Суздальских, Рязанских и Московских землях.
«Восточные славяне» - историографическая абстракция с политическим подтекстом, и «они» к древнерусской народности никакого отношения не имеют.
1.Эрзя. Меря. Русь
Дороги, по которым идут народы, заповеданы самой Историей. Они могут быть столбовыми, просёлочными, пролегать по бездорожью. Судьба народов зависит от времени их возникновения, географической среды, соседей, генофонда, количества населения, других факторов, от Провидения, которое, в сущности, определяет всё. В своём движении одни из них вырываются вперёд, создают великие цивилизации, затем, исчерпав пассионарный потенциал, уступают лидерство другим, другие – третьим и т.д. (Древняя Греция – Древний Рим – Италия - Франция – Великобритания – Германия – Соединённые Штаты Америки – СССР), меняются местами. Как на марафонских дистанциях по бегу, где одних чемпионов сменяют другие, более сильные и быстрые, ибо на них работает время и прогресс. Народ Эрзя шёл по разным дорогам. До 1237 года он жил в составе различных русских княжеств, включая Kiijawa, Салавия, Arsaija (Ersanija), Пургасову Русь (восточная его часть), которую летописец упоминает в первой половине XIII века. Пургасова Русь была подобием Владимиро-Суздальского, Ростовского, Новгородского, Рязанского и других государственных образований Древней Руси. Мирное существование Эрзи сопровождалось междоусобицами, военным противостоянием с соседними княжествами, а с 1237 года – с монголо-татарами, что препятствовало его нормальному экономическому, социальному и духовно-культурному развитию. Однако он исполнил свое историческое предназначение, о чем помимо исторических данных свидетельствует героический эпос «Масторава» [2] как художественное выражение его образа жизни и образа мышления, высокого уровня общественного развития, ибо героический эпос имеют лишь великие народы (греки, римляне, египтяне, шумеры, евреи, финны, армяне), создавшие незаурядные цивилизации и культуры.
По своему статусу Эрзя относится к числу непризнанных народов, то есть таких народов, о которых официальная историография умалчивает, делает вид, как будто их не существует. В трудах русских историков имя народа Эрзя в этноисторическом контексте не упоминается вообще и, следовательно, он не является объектом даже поверхностного научного исследования. Его территория «заселяется» другими народами, прежде всего «восточными славянами». Такая ситуация была бы как-то объяснима, если бы Эрзя располагалась на задворках России, в далёкой глухомани, отстранённой от исторической жизни страны. Но она занимала пространства центральной России, земли, на которых возникло русское государство, и древнее и современное. На эрзянской земле стоит Москва, столица России. Само слово Москва, Москов эрзянское по происхождению (маска, моска – красивый, красивая река, красивый город). Эрзянами-мерянами были наполнены земли Ростовские, Ярославские, Костромские, Новгородские, Архангельские, Вологодские, Тверские, Московские, Владимирские, Рязанские, Нижегородские и др., где сформировался изначальный русский народ с его генотипом и менталитетом. И, несмотря на это, Эрзя в русской историографии отнесена в число «инородцев», этносов, страшно далёких от того народа, который на его основе возник, из него вышел. Умалчивание Эрзи как народа обусловлено как научными, так и политическими причинами. Русская научная историческая мысль стала формироваться в XVIII веке, спустя 900 лет после образования Новгородско-Киевского княжества, когда исконная Русь «затерялась» среди других народов, испытала на себе то или иное влияние тюрков и кавказцев (востока), «немцев» (запада), а также болгар (через церковные книги) и поляков, противопоставлявших себя русским, в результате чего произошла дезориентация в русском национальном сознании. Русские историки и политики постепенно заблудились в своих исконных этнических корнях и на пустом месте, без фундамента, игнорируя реальную этническую ситуацию, начали воздвигать «славянский» дом, ставший домом постоянных раздоров и внутренних конфликтов, психологического дискомфорта. «Славянизация» Руси, начатая Нестором в «Повести временных лет», составляет центральную политическую идею русской историографии. Она проводится вопреки историческим фактам и обстоятельствам, с игнорированием логики событий, с допущением элементов произвола в описании русского этногенеза. Из-под русского народа вырывается его историческая почва, и он из русского этнического и исторического пространства перетаскивается в «восточнославянский» мир, который никогда не существовал, если под ним иметь в виду украинцев, белорусов и русских. Славянство в этих народах весьма проблемная вещь даже в сочинениях самых авторитетных ученых-историков. Однако многие авторы не принимают это во внимание. Так, А.Н.Сахаров и А.П.Новосельцев полагают, ничем не аргументируя своё мнение, что в наше время подавляющее большинство населения России, Украины, Белоруссии – восточнославянские народы – русские, белорусы, украинцы. Профессор МГУ им. Н.П.Огарёва Н.В.Заварюхин соглашается с ними, хотя пытается провести мысль, что русские вначале были эрзянами [3]. Историки Мордовии с момента образования автономной республики занимаются изучением истории «мордовского» народа, который в реальности не существует. «Мордовский народ» - понятие политическое, а не этническое. Ввиду этого мы можем сказать, что исторической науки в Мордовии как таковой нет, ибо нет науки о народах Эрзя и Мокша. Те ученые, которые исследуют «мордовский народ», непроизвольно допускают фальсификацию истории, ибо пишут о том, чего в объективной действительности не было и нет. Мордвинизаторы эрзянского народа такие же заблуждающиеся учёные, как славянизаторы русского народа. В результате сложившейся ситуации как русскую, так и эрзянскую историю следует начать писать заново, прежде всего древний период, эпоху этногенеза, чётко расставляя акценты в отношении русских, эрзян, финнов, балтов, славян и тюрков, определяя их место и роль на этнической и политической карте Европы и России. Это сделать важно потому, что тысячелетняя история славянизации русских не дала ожидаемых результатов (создания великого славянского мира под гегемонией Руси), а 80-летняя мордвинизация Эрзи (c момента создания Мордовской автономной республики в 1928-1930 гг. до нашего времени) фактически привела к её стагнации и к деградации, усиливающейся с каждым годом. Только за последние 20-30 лет количество эрзян сократилось на 30-40 процентов, ибо народ не хочет носить иноязычное бранное имя «мордва».
В VIII – XIII веках Эрзя (Меря, Мещёра, Мурома) с родственными ей по происхождению и языку Мари, Весью, Корелой, Голядью, Литвой была расселена на Ра (Волге) по верхнему и среднему её течению, по Оке, Цне, Суре, Мокше, озеру Илмеру (Ильменю), Балтийскому и Белому морям, занимала территории, где возникли Новгородское, Ростовское, Ярославское, Владимиро-Суздальское, Рязанское, Московское, Тверское, Нижегородское княжества, Булгарское и Казанское царства. Известный историк XIX в. Н.П.Барсов считал, что следы финского населения до сей поры сохранились «в географических названиях средней и даже западной и юго-западной Руси» [4], то есть финские народности обитали на территории современной Украины и Белоруссии, возможно ещё в эпоху князя Олега (IX в.). Один из столпов русской историографии Н.М Карамзин полагал, что эти народности, то есть «Весь, Меря и Мурома были единоплеменники Мордвы (Эрзи. – А.Ш.) и других финских народов» [5]. Не менее знаменитый В.О.Ключевский писал: «На обширном пространстве от Оки до Белого моря мы встречаем тысячи нерусских названий городов, сёл, рек и урочищ. Прислушиваясь к этим названиям, легко заметить, что они взяты из какого-то одного лексикона, что некогда на всём этом пространстве звучал один язык, которому принадлежали эти названия, и что он родня тем наречиям, на которых говорит туземное население нынешней Финляндии и финские инородцы Среднего Поволжья…» [6]. Исследователь русской исторической географии С.К.Кузнецов, говоря о «Мордовском могильнике» в шести верстах от г. Касимова, заключил: «Хотя край, в котором находится могильник, носит название Мещёрского, но местное население считает мордву эрзю древнейшими насельниками этого края. При обзоре Мещёрской территории мы имели случай убедиться, что большинство хорографических названий этого края звучит по-мерянски, и только около трети объясняется из мордовского языка по эрзянскому наречию; но так как большинство рек в этой местности носит мордовские названия, то нужно думать, что мордва обитала здесь очень долгое время» [7]. С.К.Кузнецов не нашёл следов особого «Муромского языка», анализируя местные хорографические названия, потому что он, очевидно, «представлял собою лишь слабое диалектическое отличие от языка мерян» [8]. А.Щекатов, автор словаря географического государства российского, описывая Мерю, отнёс её к Эрзе: «МЕРЯ, или МОРУА, народ Сарматский, живший между реками Сурою и Цною в соседстве с Кривичами, там, где Ростов, Галич, Кострома и Ярославль. Они сами себя называли Мори, а русские из слова сего составили Меря, ныне же известны они под именем Мордвы» [9]. Мордву же «В старину называли… Меря, и жилища их простирались от реки Суды до реки Цны» [10]. «Мордва» (Эрзя), проживавшая в Ростове, называла его Каова, Каовой она называла прежде и озеро Неро [11]. К Эрзе относит А.Щекатов и Мещёру: «Мещера, однородцы с Мордвою и Черемисами и язык имеют почти одинакой с малою разницею» [12]. К Эрзе отнёс Мерю историк конца XVIII-начала XIX в. С.Глинка: «Русские называют Мерю Мордвою (Эрзей. – А.Ш.); а сей народ называет себя Мори» [13]. Мордва (Эрзя. - А.Ш.) «называет себя Моря» [14]. Отождествлял Мерю с Мордвой (Эрзей) В.Н.Татищев, один из самых глубоких и объективных русских историков [15]. Обращаясь к топонимике мерянской территории, А.И. Попов пришёл к выводу, что диалекты языка Мери «были близки в одних отношениях к прибалтийским финнам, а в других – к мордве и марийцам» [16]. Таким образом, Меря, Мещёра и Мурома являлись Эрзей, что подтверждает версию единства их языков, отличающихся друг от друга лишь диалектными особенностями, что для древности было закономерным явлением вследствие отсутствия интенсивных контактов между представителями одного и того же этноса, территориально разобщённых друг с другом.
В «Повести временных лет» приводится наставление великого князя Киевского Ярослава сыновьям перед его смертью: «В лето 6562 преставись Великий Князь Русский Ярослав. Ещу живу сущу ему наряди сыны своя, рек им: «Се аз отхожу света сего, сынове мои; имейте в собе любовь, понеже вы есте братья единаго отца и матери: да аще будете в любви межи собою, бог будет в вас, и покорит противныя под вы, и будете мирно живуще. Аще будете ненавистно живуще, в прях которающесь, то погинете сами, и погубите землю отец своих и дед своих, иже налезоша трудом своим великим; но пребывайте мирно, брат брата послушающе» [17]. Завет Ярослава сыновьям, переданный, заметим, на языке летописца, а не на живом разговорном языке князя, совпадает с пророчеством Дятла в сказании о Скворце и Дятле, легендарных эрзянских старейшинах, живших в устье Оки на месте Нижегородского кремля: «И спросил Скворец Дятла о судьбе семидесяти сыновей своих. Отвечал Дятел: «Если дети твои будут жить мирно и согласно друг с другом, долго будут обладать здешними местами, а поссорятся – будут покорены русскими. И тогда здесь, на устье Оки, поставят русские город камень, крепок зело, и не одолеют его силы вражеские» [18]. Аналогичное наставление своему народу даёт эпический царь эрзян Тюштян перед своей смертью:
Словно ветки в венике мы были.
Потому не ведали про беды,
Жили, не боясь врагов-душманов.
Веточку одну сломает ветер,
Птица унесет в свое гнездовье.
Если ж вместе веточки мы свяжем,
Их любая буря не сломает.
Так и вы, родимые, живите.
Друг за друга крепче все держитесь
И сердца друг другу согревайте.
Каждый пусть лишь о добре хлопочет,
В дело общее привносит пользу,
И тогда вы победите бури,
Засухи, тяжелые болезни,
Одолеете врага любого,
От душманов край родной спасете –
Нашу Мастораву, Эрзянь Мастор [19]
Приведённые примеры являются убедительными аргументами, указывающими на слитность и тождественность эрзянского и русского миров не только на Новгородской земле, но и в Поднепровье, в Киевском княжестве. Новгородцы, призвавшие «варягов», и великий князь Киевский Ярослав мыслят эпическими формулами и парадигмами, известными в эпосе народа Эрзя. Данный факт нельзя толковать как случайное совпадение, ибо в основе его находятся явления, происходившие в самой реальной действительности. Мы имеем дело с аналогическим мышлением эрзя-русов или русо-эрзян, отразившемся в эпосе, обычае и обряде.
Финские народности Новгородской земли и Верхней Волги вместе с «варягами» образовав Новгородское княжество во главе с Рюриком, при Олеге, собрав многонациональное воинство, пошли на Киев, захватили его и объявили «матерью городов русских». Здесь, в Киеве, Русь, как военно-административная структура, находясь на более высокой стадии общественно-политического и культурного развития, чем местное население, отчасти внедрила в него свое сознание, главное в котором русско-рюриковский воинский дух, устремленность на сильную военизированную государственность и завоевание чужих земель. Отметим, что ни один из славянских народов таким государственным сознанием и воинственностью не обладал, ни один из них не перешагнул за пределы своей этнической территории, не мигрировал в пределы эрзянско-русских земель (ныне центральной России: Рязанская, Владимирская, Московская, Ярославская, Тамбовская, Тверская, Костромская, Вологодская, Новгородская, Псковская, Смоленская, Архангельская, Воронежская, Калужская области), не создал самодостаточной государственности, способной защитить национальную независимость. Русь же - сильнейшее многонациональное государственное образование, не имеющее равных в Европе и Азии. Не адаптировавшись в Поднепровских, печенежских и половецких степях Русь (её государственно-политическая и культурная элита) устремилась из Киева снова в Артанию-Эрзянию, в мир финских народов, где после распада Золотой Орды, получив политическую самостоятельность, в XVI веке превратилась в цивилизацию мирового масштаба. Окончательно слившись с балто-ильмено-волжскими финнами, она создала предпосылки для образования великой русской нации. «Славяне» на рязанских, московских и прочих Волжско-Окских землях – собственно русские эрзяно-меряно-муромо-мещёрского происхождения. «Восточные славяне», будучи лишь историографической категорией, в пределы современной центральной России ни в масштабах этнического значения, ни частично ввиду их отсутствия как таковых переселиться не могли. Русские здесь не пришельцы, а коренные жители. На эрзянской земле возникло в середине XII века Московское княжество, собравшее к XVI столетию вокруг себя все русские земли. В 1147 году Москва носила эрзянское имя Москов. В 1147 году Суздальский князь Юрий Владимирович Долгорукий пригласил «в Москов» черниговского князя Святослава Ольговича и 4 апреля устроил в его честь «обед силен» [20]. В VIII – IX веках значительная часть эрзян, проживавшая в составе Новгородского княжества, в лице Чуди и Мери приняла участие в призвании варягов, в создании Древнерусского государства и русской азбуки, на которой написаны некоторые берестяные грамоты [21].
(Ввиду того, что русская письменность была до «славянской азбуки» Кирилла и Мефодия, в России вместо Дня славянской письменности целесообразно учредить День русской письменности и таким образом восстановить историческую справедливость. Если для славян письменность создали иноземцы, русские её создали сами и пользовались ею как на государственном, так и на бытовом уровне, о чём свидетельствуют берестяные грамоты (новгородские, псковские, рязанские и пр.).
На основе фактических летописных данных А.А.Бычков показывает, что финном по происхождению был один из первых создателей русской государственности отец Гостомысла князь Буривое, который вёл «тяжкую войну с варягами и, многажды их побеждая, владел всей Бярмией, то есть Корелией до реки Кюмени, напоследок же при сей реке быв побежден и, все войско почти потеряв, ушел в город Корелу, нынешний Кексголм, и тут умре, а по нем наследовал сын его Гостомысл» [22]. Гостомысл, как сын Буривое, был финном, мерей. Следовательно, его, инициатора призвания варягов, русские историки неправомерно называют «славянином». Летопись сообщает: «В лето 6368, в лето 6369, в лето 6370 быша Варяги из заморья, и не даша им дани, и почаша сами в собе володети, и не бе в них правды, и возсташа род на род, и быша в них усобицы. Воевати почаша сами на ся, и реша сами к собе: «Поищем собе Князя, иже бы владел нами, и рядил по «праву». И идоша за море к Варягом Руси; сице бо тии звахусь Варязи Русь, яко се друзии зовутся Свие, друзиж Урмяни, Ингляне, друзии Готе. Тако же реша Руси, Чюдь и Словене, и Кривичи и вси: «Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет; да пойдете у нас княжити и володети» [23]. В 882 г. Чудь и Меря (Эрзя) приняли участие в походе Олега на Киев и таким образом стали в числе других русских (эрзяно-финских) племён создателями Киевского княжества.
Новгородские руссы (князь, его окружение, дружина), придя на Днепр, частично ассимилировали местное население в языковом и государственно-политическом отношении, находясь на более высоком уровне общественного развития. Местное население, впрочем, тоже было русским, о чем свидетельствует его язык, отражённый в «Повести временных лет» и других памятниках письменности того времени, хотя после принятия христианства он испытал влияние книжного церковнославянского языка. Преобладают русские слова и фонетика в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона (XI в.), в «Слове о полку Игореве» (конец XII в.). Если бы население в пределах Киева было не русским (или проторусским), оно пришествию Олега оказало бы сопротивление, а Олегу вряд ли бы пришла в голову мысль сесть княжить во враждебном Новгороду Киеве.
Рачюнайте-Вичиниене Д., ссылаясь на Владимира Топорова и Олега Трубачёва, пишет, что «после длительного исследования гидронимии бассейна верхнего Днепра пришли к выводу, что соседями по всему восточному рубежу территории балтов были поволжские финны, в основном предки мордвинов (эрзян – А.Ш.), с которыми балты поддерживали прямые связи» [24]. По свидетельству литовского языковеда академика Зигмаса Зинкявичюса, «в последнее время в Литве известно около 30 финских гидронимов. Они распространены почти по всей Литве, однако сгущение их наблюдается по направлению на север» [25]. Говоря о происхождении балтизмов в финских языках, З.Зинкявичюс указывает, что во многих местах балты и финны жили не только рядом, но и совместно. В таких местах выявлены билингвизмы. Среди поволжских финнов больше всех балтизмов имеют мордвины (мокша и эрзя). Например, мокша: карда, эрзя: кардаз, кардо «хлев» (по-лит. gardas); мукуро, нукир «зад» (по-лит.nugara, по-лат. мugara); мокша: пандоз, эрзя: панст «узда» (по-лит. раntis); сод «сажа» (по-лит. suodys); мокша: шна, эрзя: кшна «выработанная шкура» (по-лит. siksna) и др. [26]. Балтийские названия рек и местностей известны на всей территории, расположенной от Балтийского моря до пределов западных окраин России. Встречается множество балтийских слов, заимствованных из финно-угорских языков, от волжских финнов, проживавших на западе России. Начиная с XI—XII веков в исторических описаниях упоминается балтийское племя голядь, располагавшееся выше реки Протвы, около Можайска и Гжатска, к юго-востоку от Москвы, что свидетельствует о том, что балтийские пароды проживали на территории центральной России. Балтское название имеет река Цна, приток Оки. «Цна» происходит от tusna, древнепрусского tusnan, что означает «спокойный». Предполагают, что название реки Волга восходит к балтийскому jilga — «длинная река». Литовское jilgas, ilgas означает «длинный». В литовском и латвийском языке встречается множество рек с названиями ilgoji— «самый длинный» или itgupe — «длинная река».
Финно-угорские племена, будучи соседями балтов, граничили с ними на севере и на западе, между ними существовали контакты, что нашло отражение в заимствованиях слов из балтийского языка, относящихся к названиям растений и животных, частей тела, цветов, заимствовалась ономастика, лексика из области религии. Следы балтийской лексики обнаружены как в западно-финских (эстонском, ливском и финском), так и в волжско-финских языках (эрзянском, марийском, мокшанском). Заимствованы cлова со значениями любви или желания: литовское melte — любовь, mielas — дорогая; финское mieli, эрзянское mel, удмуртское myl. Тесные взаимоотношения между балтами и угро-финнами отражены в заимствованиях для обозначения членов семьи (сестры, дочери, невестки, зятя, кузины), что позволяет предположить существование браков между балтами и угро-финнами. Балтскую основу имеет множество названий рек в Белоруссии, в Верхнем Поднепровье.
На основе этноязыковых контактов появилось «много общностей в этномузыкальных связях литовцев и мордвы (большетерцовой трихорд в древнейшем пласту одиночного исполнения, в многоголосной певческой и инструментальной традиции и т.д.). Для нас очень важным кажется факт бытования данного трихорда в мелодике свадебных корильных двяинес. Думается, близость этого жанра к мордовским паряфтомат несомненна. Важно то обстоятельство, что архаические тексты корильных величаний, в которых высмеивается невеста, в Литве известны лишь на севере, в районе Биржай (по данным филологов, здесь наблюдается сгущение финских гидронимов; возможно, на этой территории жили ассимилированные финны)» [27]. По И.И.Земцовскому, в Евразийской вертикальной и горизонтальной Осях Полифонии можно выделить ещё три «круга», которые захватывают мордовский феномен в том или ином евразийском контексте или аспекте. «Первый «круг» покрывает связь Мордовии со средне-южно-русским и казачьим многоголосием. Я называю его «Малым Мордовским Кругом».
Второй «круг», в какой-то мере отражающий движение горизонтальной Евразийской Оси Полифонии, покрывает связь Мордовии с западными, и в частности западно-финскими и балтскими, многоголосными стилями. Я называю его «Средним Мордовским Кругом».
Наконец, третий «круг» указывает на далеко идущие отношения Мордовии с полифонией народов Балканского полуострова, причём как славянских, так и не славянских. Я называю его «Большим Мордовским Кругом» [28]. Я процитировал приведенные данные в опровержение несостоятельности виртуального «заселения» славянами земель балтов и финнов. Данные лингвистики и народной музыки свидетельствуют: в эпоху возникновения Древней Руси и России определяющую роль играли финно-балтийские народности. И.И.Земцовский привёл любопытный эпизод из своей собирательской практики: «Русские кадомчане не принимали мордовское пение как близкое своему… Между тем, когда я обратил их внимание на очевидное для меня сходство их собственных песен с мордовскими, они тут же охотно согласились со мной, дав этому сходству весьма образное - я бы сказал, социо-географическое толкование. Тогда я и услышал полюбившуюся мне фразу, ставшую заголовком настоящей статьи: «Так мы кругом в мордвах»!» [29]. (Кадом один из древнейших русских городов, ныне районный центр Рязанской области, граничит с Теньгушевским и Зубово-Полянским районами Мордовии). «Мы кругом в мордвах!» - могут сказать русские всей исконной Руси, ибо они вышли из «Мордвы», из Эрзи, Мери, Мещёры, Муромы, Веси.
Ещё в середине XIX в. ряд учёных пришёл к выводу, «что в древнерусских памятниках нет признаков малорускаго языка», «что Киевляне, следовательно, и не были «Малороссами». В доказательство этого М.Погодин «ссылается на отсутствие у Украинцев былинной поэзии и на отсутствие малороссийских признаков(!) в характерах южных князей и боярства. Разрешает он эту загадку при помощи догадки, что «киевские Великороссы» ушли на север после татарского погрома, а их место заняли Малороссы «от Карпатских гор», придя «после Татар» - по-видимому, весьма скоро, хотя точнее времени этого передвижения Погодин не обозначает» [30]. А.И.Соболевский, профессор киевского университета, для того времени лучший знаток своего предмета, в 1883 году прочёл в киевском историческом обществе реферат «Как говорили в Киеве в XIV-XV вв.», в котором исходил из наблюдения, что «в памятниках, какие считал он киевскими, отсутствуют украинские фонетические признаки (находимые им в памятниках, отнесённых им к категории галицко-волынских), и на этом основании он возстановил Погодинскую гипотезу» [31]. Свою точку зрения А.И.Соболевский развил в трудах «Очерки из истории русского языка» (1884), «Лекции по истории русского языка» (1888).
Новый взгляд на русский и украинский языки, подвергший сомнению их генетическую общность, не был поддержан языковедами и историками из политических соображений. Некоторые учёные, признавшие его верность, затем отказались от него под давлением общественного мнения, неподготовленного к такому толкованию русско-«малороссийской» истории. Идеологический и утилитарный интерес требовал сохранения «родственности» «восточнославянского мира», недопущения в нём раскола на этнической почве, появления сепаратистских тенденций.
Русский язык на среднем Днепре сохранился потому, что местное население, на нём говорившее, не покинуло территорию, прилегающую к Киеву и Днепру, как предполагает М.Погодин. Из Киева ушли князья, а население осталось. Впоследствии оно частично (!) перемешалось со славянами, просочившимися тонкой струёй с юго-запада, с Балкан и Карпат, что способствовало отчасти возникновению «малороссов» и «белорусов» как новых самостоятельных народностей. «Повесть временных лет» и другие памятники письменности Х-XIII вв. о существовании малороссов и белорусов на территории Киевского княжества не говорят. Из этого следует, что единой генетической и языковой основы русские, украинцы и белорусы не имеют. А если имеют, то через русских, а не славян, ибо русские составили основу малороссиян и белорусов, о чем свидетельствуют антропологические данные. Согласно им на территории Украины зафиксирован Днепровско-Ильменский тип на севере Черниговщины (в основном в Репкинском р-не). «Это – довольно высокорослое и светло пигментированное население (светлоглазых около 60 %, темноглазых лишь 1 %, по головному указателю суббрахикефальное, со средним ростом волос на лице и теле. Подобный антропологический тип характерен, - констатируют авторы книги «Украинцы», - для северных поляков, белорусов, русских Новгородской области, мордвы-эрзи, западных коми и ряда эстонских групп» [32].
Существуют разноречивые мнения о происхождении украинцев. Из них «можно выделить два основных. Одно, определяемое как теория непрерывного развития народов, сопряжено с поиском их этногенетических корней в недрах первобытнообщинного строя. Применительно к украинцам это выглядит так: прямым предком их было обитавшее на территории современной Украины неолетическое население, эволюционировавшее сначала в невров, затем в антов, далее в руссов периода Киевской Руси и, наконец, в украинцев. Более принята другая точка зрения – академическая. Согласно ей формирование украинцев началось в период феодальной раздробленности Древнерусского государства (XII-XIII вв.), а завершилось в XIV-XV вв.» [33]. Основным историческим центром становления украинской народности было Среднее Поднепровье — Киевщина, Переяславщина, Черниговщина. Немалую интегрирующую роль играл при этом восставший из руин после разгрома золотоордынскими захватчиками в 1240 году Киев, где находилась важнейшая святыня православия — Киево-Печёрская лавра. К этому центру тяготели другие юго-западные земли — Сиверщина, Волынь, Подолия, Восточная Галиция, Северная Буковина и Закарпатье. Начиная с XIII века, украинцы подверглись венгерскому, литовскому, польскому и молдавскому завоеваниям. С конца XV века начались набеги утвердившихся в Северном Причерноморье татарских ханов, сопровождавшиеся массовым пленением и угоном украинцев. В XVI—XVII вв. в ходе борьбы с иноземными завоевателями украинская народность существенно консолидировалась. Важнейшую роль сыграло при этом возникновение казачества (XV век), создавшего государство (XVI век) со своеобразным республиканским строем — Запорожскую Сечь, которое стало политическим оплотом украинцев. В XVI веке сложился книжный украинский (так называемый староукраинский) язык. На основе среднеприднепровских говоров на рубеже XVIII—XIX вв. сформировался современный украинский (новоукраинский) литературный язык. Название "Украина", употреблявшееся ещё в XII—XIII вв. для обозначения южных и юго-западных частей древнерусских земель, к XVII—XVIII вв. в значении "краина", т. е. страна, закрепилось в официальных документах, получило массовое распространение и послужило основой для этнонима "украинцы" наряду с этнонимами, употреблявшимися первоначально по отношению к юго-восточной их группе, — "козаки", "козацкий народ", "руськи". В XVI — начале XVIII в. в официальных документах России украинцы Среднего Поднепровья и Слобожанщины часто назывались "черкасами", позже, в дореволюционное время — "малороссиянами", "малороссами" или "южнороссами". Особенности исторического развития различных территорий Украины, их географические различия обусловили возникновение историко-этнографических районов украинцев — Полесье, Центральное Поднепровье, Юг, Подолия, Карпаты, Слобожанщина [34].
Примерно такая же картина наблюдается с определением белорусов. В конце 1980-х – начале 1990-х годов предпринимались попытки обосновать собственный путь происхождения белорусов белорусскими историками Н.Ермаловичем, К.Тарасовым и др. Они отрицают существование древнерусской общности как единой колыбели русского, украинского и белорусского народов. Пытаясь доказать отсутствие их генетического родства, К.Тарасов пишет, что белорусы сложились из смешения балтийских и славянских племен. Н.Ермалович считает, что белорусы скорее всего являются не сбалтизированными славянами, а ославяненными балтами [35]. Н.Ермалович и К.Тарасов славянами называют русских, которые таковыми не являлись. Поэтому правильнее будет говорить, что белорусы сложились из смешения русских и балтийских племён. По мнению В.В.Седова, белорусская этническая общность сложилась в XIII-XIV вв., а М.Я.Гринбалт полагал, что формирование белорусов происходило в XIV-XVI вв. [36]. Авторы монографии «Белорусы» считают, что в своей концепции «В.В.Седов не учитывает различий в общественно-экономическом положении славян и балтских племён в тот период. Одним из важных аргументов, противостоящих этой концепции, было высокое социально-культурное положение славян. Восточные славяне имели свою государственность, письменность, развитую культуру. Балтские же племена находились на стадии распада первобытнообщинного строя, были разобщёнными по культуре и языку и, таким образом, не могли оказать решающего влияния на этнокультурные и языковые процессы восточнославянских племён» [37] Данное возражение В.В.Седову и утверждение высокого социально-культурного положения «восточных славян», являющихся историографическим фантомом, противоречит имеющимся письменным свидетельствам о славянах IX-XII вв. Дело обстояло совершенно наоборот. По свидетельству «Повести временных лет» (начало XII века), древлене, северене, радимичи, вятичи (отнесение которых к славянам сомнительно) пребывали в диком состоянии: «живяаху звериным образом, живуще скотьскы, убивааху друг друга и ядяху все нечисто» [38]. Русь, пришедшая в Киев из Новгорода, была финно-балтской, и принесла с собой государственность и письменность в Киев. При таких обстоятельствах «возвышение» славян над русскими в научной литературе выглядит надуманным.
Тезис о формировании белорусов в XIV-XVI вв. окончательно не утвердился в белорусской историографии. Вячеслав Носевич, автор статьи «Белорусы: становление этноса и «национальная идея», высказал иное мнение. Он пишет, что осознание исторической общности русских, украинцев и белорусов было сформулировано автором «Руского летописца» (XVII в.), вошедшего позднее в состав Густынской летописи: «Вестно есть всем, яко сии все... Москва, Белая Русь, Волынь, Подоля, Украина. Подгоря... единокровны и единорастаны, се бо суть и ныне все общеединым именем Русь нарицаются» (Полное собрание русских летописей. т. 2. Спб., 1980. с. 236). Однако мысль о том, что «братские народы» являются разными народами, пробивала себе дорогу. В среде украинской интеллигенции национальное самосознание зародилось в середине XIX в. и сформулировано было деятелями Кирилло-Мефодиевского общества в Киеве (1846-1847 гг.), многие из которых в 50-е - 60-е гг. группировались вокруг журнала «Основа» в Санкт-Петербурге. В умах белорусской интеллигенции боролись польское самосознание и идеология так называемого «западно-руссизма», согласно которой белорусы были лишь одной из этнографических групп русского народа. Идея самостоятельности белорусского народа была впервые выдвинута народнической группой «Гомон», действовавшей среди белорусских студентов в Петербурге в 1880-е гг., притом не без влияния аналогичных украинских групп. Но еще несколько десятилетий этой идее приходилось доказывать свое право на жизнь. Авторитетный языковед, академик И.И.Срезневский в 1887 г. утверждал, что гораздо правильнее белорусский говор считать местным говором Великорусского наречия, а не отдельным наречием. В то время не раз подвергался сомнению и самостоятельный статус украинского народа. Но украинская национальная идея развивалась активнее белорусской. В 1905 г. комиссия Российской академии наук официально признала полноправное существование украинского языка, в то время как попытки закрепить аналогичный статус за белорусским языком желаемого результата не дали. Однако термин «белорусы», пусть и в этнографическом смысле, постепенно проникал в массовое сознание. При проведении переписи населения 1897 г. 74% жителей Северо-Западного края определили свой родной язык как белорусский. В начале XX в. шли споры о том, признавать белорусский язык самостоятельным языком или диалектом русского. Соответственно колебалось мнение и о статусе белорусов как этнической общности, но сам факт существования такой общности под сомнение уже не ставился. В конце концов это привело к появлению на руинах Российской империи белорусской государственности, хотя подлинной независимости это новое государство (как, впрочем, и Украина) тогда добиться не смогло. Термин «Белая Русь» в роли самоназвания в XVI в. не зафиксирован, а с этнической территорией белорусов он окончательно совпал во второй половине XIX в. До этого бытовали либо более широкие метаэтнонимы, политонимы («Русь», «литвины») и конфессиональные названия, либо названия более узкие, региональные. На фоне активной «великорусской» консолидации на первое место выступили местные этнографические и диалектные особенности, что проявилось в появлении в обиходе региональных названий. Источники второй половины XVI в. пестрят сообщениями о поездках из Руси на Полесье, Волынь или в Литву, о «руских имениях» какого-либо «литовского» или волынского феодала и т. д. Под «Русью» в узком смысле в то время понималась восточная, северная и отчасти центральная часть современной Белоруссии, за которыми в XVII в. закрепилось название «Белая Русь». Такой важный признак этноса, как осознанная национальная идея, появился не ранее конца XIX - начала XX в., когда белорусская интеллигенция начала борьбу за создание из белорусского этноса нации современного типа [39]. В свете сказанного утверждение о возникновении украинцев и белорусов как суверенных этносов в ХIV-XV и в ХIV-XVI вв. можно считать спорным, ибо этнообразующие признаки этих национальностей появились намного позже. Притом они появились на старорусской и балтской основе.
В.О.Ключевский, рассуждая о возникновении «малорусского племени», обращается к XV в., когда вследствие распада Золотой Орды и усиления Московского княжества началось вторичное заселение среднего Поднепровья переселенцами в пределы Польши в XII-XIII вв. Когда заново стала «заселяться днепровская украйна, то оказалось, что масса пришедшего сюда населения чисто русского происхождения. Отсюда можно заключить, что большинство колонистов, приходивших сюда из глубины Польши, из Галиции и Литвы, были потомки той Руси, которая ушла с Днепра на запад в XII и XIII вв. и в продолжении двух-трёх столетий, живя среди Литвы и поляков, сохранила свою народность. Эта Русь, возвращаясь теперь на свои старые пепелища, встретилась с бродившими здесь остатками старинных кочевников торков, берендеев, печенегов и др.
Я не утверждаю решительно, что путём смешения возвращавшейся на свои древние днепровские жилища или остававшейся здесь Руси с этими восточными инородцами образовалось малорусское племя … Я говорю только, что в образовании малорусского племени как ветви русского народа принимало участие обнаружившееся или усилившееся с XV в. обратное движение к Днепру русского населения, отодвинувшегося оттуда на запад, к Карпатам и Висле, в XII-XIII вв.» [40]. Здесь В.О.Ключевский русских не смешивает со славянами и даже «малоруссов» выводит из русских, оставшихся на Днепре после исчезновения Киевского княжества. Тем самым он, высказывая по существу верную мысль о генезисе украинцев, показывает свою непоследовательность во взгляде на Русь и славян. Русские для него, всё-таки, русские.
Киевское княжество, будучи производным от Новгородской этнической и государственной традиции, не теряло связи с собственно русскими (эрзяно-мерянскими) землями. В начале XI века сын великого Киевского князя Владимира Святославича Глеб княжил в эрзянском (русском) городе Муроме, а другой его сын Борис княжил в Ростове, населенном Эрзей-Мерей. Следующий сын Владимира Святославича Ярослав Мудрый основал в финских землях города Юрьев (Эстляндия) и Ярослав на Верхней Волге (земля Эрзи-Мери), что указывает на то, что по истечении более сотни лет после захвата Киева Олегом русские князья продолжали считать себя представителями эрзяно-мерянского и чудского мира. Этим фактором объясняется появление в XI-XIII веках и других русских городов и княжеств на эрзяно-мерянских землях (Владимиро-Суздальское, Рязанское, Московское, Нижегородское и др.). По житию святого Авраамия, «в Чудском конце Ростова» ещё стоял Велес после святого Леонтия» [41]. В Кельгининском могильнике, как сообщает Ю.Зеленеев, эрзянском захоронении XI века на территории Зубово-Полянского района Мордовии, обнаружено накладок со знаком Рюриковичей в 316 погребениях [42], что опять-таки указывает на изначальную слитность эрзянского и русского миров, на активный процесс их слияния в единое этно-государственное образование. По Д.С.Лихачёву, в Новгороде созрели многие самобытные проявления русской культуры: «новгородское летописание, начавшееся ещё в 1017 году, – старейшее на Руси; в Новгороде же издавна определились черты русского литературного языка вне его зависимости от церковно-славянского; древнейший памятник русского юридического быта – «Русская Правда» - возник в Новгороде; здесь же ещё очень рано обозначились самобытные черты русского искусства. … Новгород … становится богатейшей республикой, владевшей колоссальными земельными пространствами от Финского залива до Урала и Средней Волги» [43]. «С завоеванием Киева Ярослав перенёс в него основы новгородской государственной и гражданской организации. Он перенёс в Киев созданную в Новгороде «Русскую Правду»[44]. Д.С.Лихачёв подчёркивает: «Несмотря на то, что писательство составляло в Новгороде занятие самых разнообразных слоёв новгородского общества – и светских и церковных, - книжность Новгорода отличает единая, общая ей черта: близость письменного языка к разговорному. Это свидетельствует о большом пути культурного развития, пройденном русским языком в Новгороде в предшествующие эпохи. Благодаря этому, несмотря на обилие нахлынувших в Новгород после его «крещения» произведений церковно-славянской письменности, русский литературный язык Новгорода остался чист от церковно-славянизмов и сохранил все свои русские особенности» [45].
Д.С.Лихачёв, таким образом, совершенно чётко отличает русский язык от славянского, не относит его к числу славянских языков. Не считает он славянами, следовательно, и русских, ибо для этого нет оснований.
Д.С.Лихачёв исходит из самобытности русской письменности, возникшей на внутренней национальной основе. Он пишет: «Долгое время вопрос о начале русской письменности в старой филологической науке не отделялся от вопроса о начале славянской письменности в целом. В XIX, а отчасти в XX в., господствовало убеждение, что русская письменность появилась с христианством, что до «крещения Руси» не было якобы письменности и книг, что они были перенесены на Русь только якобы в связи с потребностями христианского культа… Такое представление о начале русской письменности не было случайностью… Так, например, известный французский буржуазный византолог Шарль Диль писал о всех славянских народах центральной, южной и восточной Европы: «Всем этим варварским народам Византия несла не только религию: она распространяла одновременно идею государственности, формы управления, новое право, регулирующее общественные отношения, просвещение вплоть до создания алфавита-кириллицы, ставшего основой их письменности» [46]. Исследования советских учёных в самых различных областях установили местные корни русской культуры. В этом отношении следует упомянуть работы советских историков (в первую очередь, акад. Б.Д.Грекова), установивших происхождение русской государственности из внутренних потребностей русского общества, затем работы советских языковедов (в первую очередь, акад. С.П.Обнорского), установивших корни русского литературного языка в устном русском языке, а не в древнеболгарском…») [47]. По Д.С.Лихачёву, Х век застает русскую письменность с довольно широким кругом употребления. Потребности в письменности обнаруживаются в государственной жизни (в договорах и сношениях с другими государствами (договоры, сопроводительные грамоты, в имущественных отношениях (письменные завещания, надписи, удостоверяющие собственность), в развитом ремесле (подписи имени мастера, заменившие прежние родовые знаки собственности), в почитании знатных умерших (надпись на могиле русса), в развитом языческом культе (пророчество, написанное в храме) [48].
Новгородская земля, населённая Мерей-Эрзей, Чудью, Весью, Корелой, Литвой, дала начало русскому народу и его языку. Учитывая огромное количество в составе русского языка латинских, германских, готских, греческих слов, уместно говорить о серьёзном влиянии на русский этногенез римлян, греков, готов, германцев.
Эрзя, называемая в летописи Мерей, приняла, таким образом, прямое участие в этногенезе древнерусской народности и древнерусской государственности, а позднее Московского княжества. Как пишет А.В.Куза, складывание Древнерусского государства сопровождалось включением в его сферу «обширных разноэтнических территорий на Севере и в Прибалтике (саамы, емь, корела, чудь заволочьская и прибалтийская, отдельные латышские и литовские племена)» [49]. Как сообщает Новгородская летопись, «Новгородстии людие, рекомии Словении и Кривици и Меря» имели свои волости: «Словене свою волость имели, а Кривицы свою, а Мере – свою; каждо своим родом владяше…» [50].
В беседе с корреспондентом журнала «Огонек» А.Черновым Д.С. Лихачев говорил: «Русь была поразительной державой, в которой соединялись и финно-угорские народы, и народы иранские, и восточные славяне. Это видно по именам и по именам богов. Что такое Мокошь? Племя Мокошь. Что такое Перун? Это финно-угорский Перкун» [51]. А.Чернов в свою очередь обратил внимание на то, что Мокошь в народном сознании жива до сих пор: «Моя мать, всю войну девочкой прожившая в тверской деревне, сама слышала, что Ивановы живут богато, им по ночам Мокушь (так!) в амбар зерно носит. Крестьяне помнят Мокошь-Мокушь до сих пор, хотя ее по всем законам не существует уже тысячу лет» [52].
Меряно-эрзянские боги Перун, Волос, Мокошь были верховными богами в древнерусском пантеоне, что также является доказательством эрзяно-мерянского происхождения Руси. «Владимир же, государствуя в Киеве, поставил на холме вне двора теремного кумир Перуна деревянный, глава ему сребрена, ус златы, да и других богов: Хорса, Дажбу, Стриба, Семаргла и Мокоша…» [53]. Князь Олег клялся Перуном и Волосом при подписании договора 907 года с греками: «Царь же Леон со Александром мир сотвориста со Ольгом, имшеся по дань, и к роте ходившее межи собою, целоваша крест; а Ольга водившее на роту и мужи его по Русскому закону, кляшася оружием своим, и Перуном, богом своим, и Волосом, скотьим богом, и утвердиша мир» [54]. А.Е.Пресняков, ссылаясь на А.А.Шахматова, текст в «Повести временных лет» о том, как Владимир «поставил кумиры на холму вне двора теремного Перуна деревяна, и главу его сребрену, и ус злат, и Хърса, Дажьбога, и Стрибога и Симарьгла и Мокошь», назвал «нагромождением имён сомнительных богов русского «Олимпа» [55]. А.Е.Пресняков «сомневается» в истинности древнерусских богов потому, что они являются эрзяно-меряно-финскими, а не славянскими. Но в таком случае надо было поставить под сомнение и идентичность русского народа, тоже имеющего эрзяно-меряно-финские, а не славянские корни.
Своеобразно истолковывают реальный этнический статус Руси современные историки В.Я.Петрухин и Д.С.Раевский. Ссылаясь на «Повесть временных лет», они пишут: «Русь уже в космографическом введении к «Повести временных лет» противопоставляется неславянским племенам. Летописец подытоживает данную им историю расселения и «этническую» историю славян уже с позиций своего времени – рубежа XI-XII вв.: традиционные «племенные» этнонимы сочетаются в этом «итоговом» списке с «областными» обозначениями, но главное – что их объединяет между собой и противопоставляет иноплеменникам: «Се бо токмо словенескъ языкъ в Руси: поляне, древляне, ноугородъци (но не словене. – В.П., Д.Р.) полочане, дреговичи, севръ, бужане, зане седоша по Бугу, послеже же велыняне. А се суть инии языци, иже дань дають Руси: чудь, меря, весь, мурома, черемис, мордъва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола, корсь, норома, либь».
Важнейшая особенность этого списка в том, что Русь противопоставлена «иным языцем» и связана со «словенским языком» не только в государственном, но и в этническом плане» [56]. Это умозаключение является попыткой инотолкования действительной этногосударственной ситуации в Новгородском и Киевском княжествах. Летопись в приведённой цитате разделяет «словенеск язык» и «инии язици», но не разрывает Русь на славян и неславян, ибо по ней же чудь, меря и весь призывали «варяжских князей» в 862 году, то есть создавали Новгородское государство, в 882 году они принимали участие в походе Олега на Киев, который все племена, участвовавшие в походе, назвал «Русью», в походе на Константинополь в 907 году; Владимир Святославич, готовясь к борьбе против Полоцка и Киева, собирает варягов, словен, чудь, кривичей. Обосновавшись в Киеве, он собирает лучших мужей от словен, Кривичей, чуди и вятичей для строительства оборонительных рубежей и крепостей по притокам Днепра – Десне, Трубежу, Суле и Стугне [57]. Поэтому Чудь, Эрзя, Меря, Мещёра, Весь, Мурома не могли противостоять Руси, ибо они и есть Русь, как на Новгородской, так и на Киевской землях. Данное «противопоставление» есть результат неадекватного прочтения как летописи, так и неверного понимания особенностей русской истории. К тому же нельзя принимать за безусловную истину то, о чём говорит летопись. Летописец мог ошибаться, мог быть тенденциозным, его знания могли быть ограниченными и неверными, ибо у него не было специально подготовленных информаторов. Нельзя согласиться с мнением А.В.Куза, что складывание «Древнерусского государства сопровождалось включением в его вассальную сферу обширных разноэтнических территорий на Севере и в Прибалтике (саамы, емь, корела, чудь заволочьская и прибалтийская, отдельные латышские и литовские племена)» [58]. А.В.Куза не прав потому, что в составе Руси названные им племена были изначально как её создатели, а включались в неё в ходе её расширения племена по Днепру, которые сомнительно называются «славянскими». По мнению археолога, исследователя Мери А.Е.Леонтьева, четырёхсотлетняя «история мери (VI-X вв.) явилась по сути предысторией Северо-Восточной Руси, одной из исконных областей русского народа, ставшей впоследствии центром единого русского государства. Потомки ассимилированной славянами мери влились в состав древнерусской народности. Мерянские традиции были ощутимы в материальной культуре и погребальной обрядности жителей Ростово-Суздальской Руси, наследие мери сказалось и в физическом облике древнерусского населения. До наших дней дошли переданные из поколения в поколение некоторые лексические и фонетические особенности народных говоров. Стертые временем следы финно-угорских традиций обнаруживаются в фольклоре и традиционной культуре жителей современных Ярославской, Владимирской, Ивановской и Костромской областей. В этой связи изучение мери является, в сущности, исследованием одной из частных проблем этногенеза русского народа» [59]. В суждении А.Е. Леонтьева вызывает возражения мысль об ассимиляции Мери славянами, что, впрочем, подвергается сомнению им же: ««Механизм древнерусской колонизации изучен слабо, что сказывается даже в такой детали, как метафоричность употребляемых в большинстве работ терминов: «волна», «поток», «струя», «капиллярное проникновение» переселенцев, «островки местного населения». Общая концепция древнерусского расселения на новых территориях восходит к трудам XIX в.: славяне двигались вдоль рек, занимали обширные пустующие земли, мирно соседствуя с многочисленными группами аборигенов. В целом положения теории кажутся справедливыми, но при обращении к исторической реальности оказываются отнюдь не абсолютными в своей истинности» [60].
По словам С. Герберштейна, в Белозерской области еще в начале XVI века местное население имело свой собственный язык, хотя уже почти все говорили по-русски. Свидетельство С.Герберштейна также ставит под сомнение пресловутую колонизацию славянами Руси, которая была уже тогда цивилизованной страной, когда славяне находились ещё на родоплеменной стадии развития. Тот факт, что белозерцы говорили на русском языке, нисколько не говорит об их ассимиляции славянами, ибо русский язык – русский язык, а не славянский. Для того чтобы определить меру его славянства, необходимо выяснить роль в его формировании латинского, германского, греческого, литовского, чудского, меряно-эрзянского, вепсского и др. финно-балтийских языков, которые в нем присутствуют в неизмеримо большей степени, чем славянские языки.
Славянская идея в русской историографии – загадка, не имеющая разгадки, не поддающаяся разумному объяснению, не заключающая в себе понятного позитивного смысла. Она поддерживается несмотря на то, что ни один русский на генном уровне не мыслит себя славянином. Даже мини-славяне украинцы и белорусы близки ему только потому, что возникли на старорусской этнической и территориальной основе. Славянская идея осложняет и запутывает изучение русской истории, является причиной неправомерного отождествления русских со славянами, ведёт к необъективности и противоречивости суждений и выводов, их неубедительности, что прямо признал А.Е.Леонтьев, хотя А.Е.Леонтьев тоже русских выводит из славян, вопреки фактам, следуя сложившейся традиции, берущей начало от летописца Нестора. Он в одном случае говорит о «механизме древнерусской колонизации», в другом речь ведёт о продвижении славян вдоль рек и об их «мирном» соседстве с аборигенным населением. О «колонизации» А.Е.Леонтьев, как и другие историки, пишет как об абстракции, а не как о реальном процессе, подтверждаемом археологическими, лингвистическими, фольклорно-этнографическими, антропологическими и др. имеющими доказательную силу фактами. «Славянская колонизация» для него умозрительная конструкция, наполненная умозрительными же «фактами».
«Славянская колонизация» не выдерживает научной критики и в силу того, что колонизации подвергаются территории не отсталых народов, а народов, не вступивших из-за объективных природно-географических и исторических причин на государственную стадию развития (Австралия). Народы, имевшие достаточно развитую цивилизацию, подвергались завоеванию более сильными пришельцами (Северная и Южная Америка), но не колонизации. Русь была до славян, превосходила славян в своём общественном развитии и ни по каким объективным историческим законам не могла быть завоевана ими, более неразвитыми и слабыми. Слова летописца при решении этого вопроса не должны восприниматься как абсолютная истина. Нестор и другие летописцы ошибались так же, как ошибаются современные историки, лингвисты, археологи и др. Читая летописи, следует учитывать, что в них много противоречивых выводов и сомнительных «фактов», тенденциозных подходов к различным этносам, умалчивание некоторых из них, искажённое описание, сужение окружающего мира до пределов политических, идеологических, исторических, этнических и др. концепций летописца. Профессиональным историкам важно это иметь в виду и не превращаться в слепых старцев, которых ведут по бездорожью поводыри с неполноценным зрением.
Позиция В.Я.Петрухина, Д.С.Раевского, А.В.Куза опровергается «Русской Правдой» Ярослава Мудрого (XI в.), в которой славяне не являются коренным народом Руси, они представляются как зависимые люди, находящиеся на положении холопов, они ниже по статусу руссов, мерян, чуди, веси, корелы и пр. «инии языци». В «Русской Правде», наоборот, славяне противопоставляются Руси как чуждые ей этнически. А это значит, что перечисленные в «Повести временных лет» «славянские» племена - кривичи, поляне, деревляне, северяне, дреговичи, вятичи и пр. не были славянами.
Летописные «словене», сидевшие на озере Илмер, скорее всего являлись мерянами, ибо название озера происходит от имени народа Меря. Илмер(а) означает озеро, на котором проживала Меря (Эрзя). Не случайно, наверное, как отмечает В.В.Фомин, генотип современных ильменских русских совпадает с генотипом эрзян по среднему течению реки Суры [61]. На связь названия Илмера с именем Меря указывает М.Х.Алешковский [62].
О неславянском антропологическом типе новгородских русских писал Н.Н.Чебоксаров. По результатом его исследований, современные новгородцы по многим существенным разграничительным признакам напоминают группы скандинавского населения с преобладанием мезокефального светлого расового типа. Мягкие, часто волнистые волосы, умеренно развитая борода (по европейскому масштабу), серые или голубые глаза, невысокий головной указатель, довольно наклонный лоб и выраженное надбровье, удлиненное лептопрозопное лицо, сильно профилированное в горизонтальном направлении, лепторинный выступающий нос с прямой или слегка выпуклой спинкой, – все эти особенности сближают поозеров с представителями северной расы. В гораздо большей степени, чем с норвежцами, ильменские поозеры сходны по физическому облику с различными среднерусскими группами, особенно с мезокефальным населением области «восточного великорусса», выделенного Чепурковским и подробно описанного Бунаком и Дебецем. Почти по всем ведущим диагностическим признакам новгородцы не выходят за пределы межгрупповой амплитуды вариаций восточных великоруссов. Единственным сколько-нибудь реальным различием между сопоставляемыми сериями является несколько большая депигментация приильменцев. И здесь, впрочем, разница касается главным образом цвета глаз, становясь совсем незначительной по цвету волос. Фотографический материал вполне подтверждает вывод о расовой близости поозеров и восточных великоруссов: многие ракомские или троицкие рыбаки физиономически почти не отличимы от крестьян Куйбышевской и Воронежской областей. Глубокое морфологическое сходство ильменского типа с восточновеликорусским не вызывает ни малейших сомнений [63]. Восточновеликорусский, или «дон-сурский», антропологический тип наиболее близок верхнеокскому. Расхождение двух групп в отдельных показателях невелико, отклонения от суммарного русского варианта идут в одном направлении. По имеющимся данным, следует сделать вывод, что верхнеокский и дон-сурский типы включают один и тот же компонент, более отчетливо представленный в первой из названных групп [64]. Иначе говоря, антропологический тип русских тем больше русский, чем ближе к территории проживания Эрзи. В.В. Фомин приводит выводы антрополога К.Ю.Марк, которая Эрзю отнесла к атланто-балтийской расе, простирающейся через Скандинавский полуостров, захватывая западную и южную части Финляндии, а также запад Эстонии и Латвии. Один из типов этой расы распространен на среднем течении Волги, особенно у Эрзи. Его называют сурским [65]. Малороссийское население, называемое «славянским», по данным А.Н.Краснова, отличается от великорусского почти полным отсутствием обильных у великоруссов блондинов-долихоцефалов, присутствием в основном круглоголовом, белокуром и сероглазом элементе брюнетов-брахицефалов альпийского типа, связанных с господствующим славянским типом массами помесей и переходов и примесью значительного числа сторонних темноволосых элементов: татарского, молдаванского, быть может, монгольского, цыганского, еврейского и других южных народов. Эти элементы, растворившись в основной массе и без того более богатой брюнетами, дали с блондинами бесконечную гамму смешанных типов, крайне разнообразных – иногда красивых, иногда очень некрасивых с зелеными, светло-карими глазами и темно-коричневыми волосами, что в общей сложности делает малороссов народом, обладающим, в сравнении с великороссами, значительно большим процентом брюнетов и гораздо большим процентом лиц, имеющих при светлых или переходного цвета глазах темно-коричневые волосы. Как основное положение, можно, однако, высказать: насколько для великороссов брюнеты являются элементом чуждым, так сказать, привходящим, ассимилированным, настолько то же хочется сказать о малороссийских долихоцефалах [66].
Обратим внимание: один из самых знаменитых русских князей Ярослав Мудрый сначала княжил в Ростове, столице Мери-Эрзи, откуда перешёл в Новгород. Разумеется, и город Ярослав на мерянской земле он основал потому, что считал её землёй, откуда пошла истинная Русь. Та Русь, которая апологетически рисуется в историографических фантазиях, является, всё-таки (!) вторичной по отношению к мерянской, чудской, весьской, корельской Руси, притом эта Русь – политическая и военная структура, а не этническое образование. Города, которые строил Ярослав (Кострома, Переславль, Галич и др.), обратил внимание А.Щекатов, «заселял он Болгарами, Мордвою (Эрзею-Мерею. – А.Ш.) и Венграми» [67]. А.Щекатов, историк конца XVIII- начала XIX века, выражая этноисторические воззрения своего времени, писал: «Финские народы, или Древние Руссы, суть коренный России народ, котораго имя только Россия на себе носит (подчеркнуто нами. – А.Ш.), а язык его древний, от смешения соседства и после соединения со Славянами, совершенно почти исчез. Народ сей в древности занимал пространство нынешней России, от острова Тамана, Хвалынскаго моря, по Восточную сторону Волги, до Белаго, простираясь по Северному океану, по Восточной стороне Ботническаго залива, по Финскому заливу и озерам: Ладожскому и Ильменю; по рекам: Волхову, Шалони, Мсте, Ловати и Пали. При устье Ловати древний их город, Старая Руса. Народ сей от древних чужеземных Дееписателей назывался Цимбрами, Киммерами, Сарматами, Гоффами и Гетами; а от Северных домашних Ютнарами, Рисарами, Ризами и Руссами, то есть, по Цельчитески, сильными» [68]. Современные историки А.С.Лузгин и Н.Ф.Мокшин указывают на связь эрзян с ираноязычными скифами, сарматами, аланами и другими народностями, проживавшими на причерноморских и прикаспийских землях. По их мнению, некоторые группы сармат могли быть ассимилированы Эрзей, имя которой, возможно, происходит от имени сарматского племени аорса. По свидетельству Страбона и Птоломея, аорсы занимали территорию между северным берегом Каспийского моря и левым берегом Дона [69]. О тесных связях эрзян с сарматами говорил П.Д.Степанов. В раскопанном им Андреевском кургане (Большеигнатовский район, республика Мордовия), относящемся к первым векам нашей эры, найдены кинжалы с кольцевым навершием и прямым перекрестием, железные трехперые черешковые мелкие наконечники стрел, бронзовый кованый котелок, кольчуги, пластинчатые шлемы, являющиеся типичными сарматскими вещами, фибулы «Avcissa», бронзовая чаша италийской работы, янтарная привеска, богато украшенные пояса. На шее у всех воинов были ожерелья из стеклянных золочёных бус. В кургане обнаружено высокотехнологическое оружие. По мнению П.Д.Степанова, вещи из кургана свидетельствуют о весьма тесных связях населения, оставившего Андреевский курган, с причерноморскими римскими колониями. Связи эти были, по-видимому, торговыми [70]. Человеческий и вещевой материал, содержащийся в кургане, позволяет сделать и другие выводы. Могила 25 имела площадь около 70 кв.м. и все её стены были обложены деревянными плахами. В центре на 6 столбах был устроен помост, на котором покоился костяк вождя в богатой одежде и с оружием. В изголовье лежали два железных наконечника, копья, шлем и кольчуга. Справа у пояса находились кинжал и нож, слева лежал длинный однолезвийный меч с прямой рукоятью, к ножнам которого была прикреплена крупная бронзовая плоская бляха. По обе стороны от помоста вождя на дне могилы лежали костяки двух мужчин-дружинников в полном вооружении – с мечами, копьями, колчаном со стрелами и в богатой одежде [71]. Характер захоронения и его содержание уверенно указывают на присутствие греко-римского мира на территории расселения эрзян (нынешнего Большеигнатовского района Мордовии) в виде колонии, то есть этнического, политического, военного и социального субъекта. Римский и эрзянский миры здесь предстают как один объединенный мир. После распада Римской империи эрзяне выступают, скорее всего, как один из его осколков. В пользу этого помимо большого количества вещей из греко-римского мира на всей территории расселения Эрзи свидетельствует довольно значительное число лексических параллелей в латинском и эрзянском языках, сходство в космогонической мифологии и героическом эпосе.
Суждение о том, что римские вещи в Андреевском кургане являются привозными (появившимися в результате торговых отношений местного населения с греко-римскими колониями), является не совсем верным по той причине, что обнаруженные вещи принадлежали людям (вождю и его дружинникам), бывшим представителями греко-римского мира. То есть, Андреевский курган указывает на то, что на территории Больше-Игнатовского района в начале нашей эры по соседству с эрзянами или совместно с ними проживали римляне – то ли в виде колоний-поселений, то ли в виде военно-административных пунктов. Слишком много греко-римских предметов найдено на эрзянской земле, чтобы их появление объяснить только торговыми сношениями. Достаточно развитое Булгарское царство располагалось в непосредственной близости с эрзянской землей и отношения с ним были очень активные, а булгарских вещей археологами найдено мало. Следовательно, проникновение римских вещей к эрзянам было обусловлено не только торговлей, но и другими более важными факторами.
Историки XIX – XXI веков, сознательно или бессознательно, отказались от истинной финно-балтской Руси и внедряют в сознание общества «славянскую» Русь. Однако подлинную историю трудно проигнорировать. Поэтому неверные историографические построения обречены быть разоблаченными в недостоверности и заменёнными теориями, исходящими от действительных фактов и событий.
Служение «славянской» идее, что мы видим у В.Я.Петрухина, Д.С.Раевского и др., должно идти от объективного положения вещей, не содержать в себе тенденциозности и внутреннего противоречия, не быть направленным на ущемление статуса других народов и сталкивание их друг с другом, оно не должно основываться на истолковании чей-то истории в пользу виртуального народа. И, разумеется, оно должно базироваться на логике аргументов. У славянизаторов Руси факты и логика, научный подход к явлениям не пользуются должным уважением. Они подменяются ими ничем не аргументированными абстракциями и игнорированием фактов, свидетельствующих о том, что Русь пошла оттуда, где она есть и сегодня, в начале XXI в., от Новгорода, Мурома, Ростова, Ярославля, Костромы, Рязани, Владимира, Суздаля, Москвы, Твери, Арзамаса, Нижнего Новгорода…
Нестор в «Повести временных лет», отождествляя древнерусский и славянский языки, не указал, какой из славянских языков имелся в виду, что важно было сделать, так как славянский язык как таковой не существовал, были языки отдельных племенных групп. По этой причине сближение древнерусского языка с неизвестным «славянским» языком выглядит как ложное утверждение, обусловленное либо некомпетентностью автора, либо его стремлением исказить действительную этноязыковую карту Древней Руси. «Слово о полку Игореве», как и «Повесть временных лет», созданное в XII веке, знает только русскую землю и русский народ и, разумеется, написано оно на русском языке: «Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о пълку Игореве, Игоря Святъславлича? Начатии же ся тъй песни по былинамь сего времени, а не по замышлению Бояню, Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древу, серым волком по земли, шизымъ орломъ под облакы» [72]. Это русский язык, хотя и книжный. Книжный древнерусский язык, безусловно, отличался от народного языка, состоявшего из различных диалектов и говоров (новгородского, ростовского, псковского, смоленского, рязанского, суздальского, киевского и т.д.). Книжный язык подводился под определённую норму, и поскольку уже Нестор проявил себя как носитель славянской идеи на Руси, авторы текстов стремились ввести в русскую речь славянские слова. Однако главное в языке не лексика, которая постоянно обновляется (современный русский язык включает в себя многие тысячи иноязычных слов), а фонетика, морфология, синтаксис. Они в древнерусском языке не являются славянскими: «Длъго ночь мръкнетъ. Заря свет запала. Мъгла поля покрыла. Щекотъ славий успе; говоръ галичь убуди. Русичи великая поля чрълеными щиты прегородиша, ищучи себе чти, а князю славы» [73] Проблема этнического статуса древнерусского языка осложняется отсутствием достаточных сведений о живом разговорном языке руссов-эрзян, веси, корелы, саамов, латышей, литовцев, эстов, а также славян, выставляемых как главные носители русского языка IX-XII веков, хотя на уровне фонетики, морфологии и синтаксиса славянские и русский язык разные языки, что не позволяет говорить об их генетическом родстве.
Со славянством отождествлял Русь К.С. Аксаков. Вместе с тем, излагая свой взгляд на славян и русских в свете их «обычаев, преданий, поверий и песен», он оговаривается: «…Нестор упоминает о богах и кумирах…Он упоминает о Перуне, стоявшем на холме в Киеве – при Игоре; следовательно в то время, когда ещё Русь не слилась с Славянами, когда Древляне говорили: се князя убихомъ Русскаго, очевидно себя Русскими не называя; когда и сам Нестор говорит: Поляне, яже ныне зовомая Русь» [74]. По К.С.Аксакову, Русь была до славян, а потом, когда пришла к славянам, славяне слились с Русью и ославянили её. К.С.Аксаков, разумеется, не поясняет, каким образом это удалось им сделать при условиях, когда над ними господствовали русы, являвшиеся до встречи с ними цивилизованным народом, имевшим государственность и письменность, в то время как славяне пребывали в дикости. Впрочем, этот вопрос обходят и другие историки, заселяющие Русь славянами, включая сегодняшних. Для В.О.Ключевского вопрос о начальном неславянстве русских, вроде бы, вообще не стоял: «А славянское племя и русское – одно племя: от варягов прозвались Русью, а изначала были славяне; только звались полянами, а говорили по-славянски; звались полянами потому, что в поле сидели (как будто много других народов в поле не сидело! – А.Ш.), а язык у них один с другими славянами». Однако, если бы «славянское племя и русское» были «одно племя», а именно славянское, то непонятно, откуда и для чего появилось русское «племя»? Чтобы разорвать славянское «единство»? Через несколько страниц в том же своём сочинении В.О.Ключевский опровергает предыдущее высказывание о славянах и русских и пишет о них как о двух разных народах, подтверждая правильность нашей точки зрения: «Передавая известия о торговле восточных славян в VIII и IX вв., я называл их русскими славянами, говорил о Руси, о русских купцах, как будто это выражения однозначащие и своевременные. Но о Руси среди восточных славян в VIII в. совсем не слышно, а в IX и X вв. Русь среди восточных славян – ещё не славяне, отличалась от них как пришлый и господствующий класс от туземного и подвластного населения» [75].
Если русские в X в. не славяне, то они, как о том пишет и «Повесть временных лет», есть Меря, Весь, Чудь, Корела, Кривичи, Балты.., то есть коренные народы, населявшие территории по Балтийскому и Белому морям, средней и верхней Волге, где стояли Новгород, Ярославль, Ростов, Кострома, Рязань, Владимир, Москва, первопрестольные великие русские города. Словене, участвующие в составе войска Олега в походе 882 г. на Киев, следуя словам В.О.Ключевского, тоже не славяне. «Славянами» их сделал Нестор, так же, как полян, древлян, кривичей, вятичей и других обитателей среднего и верхнего Днепра и соседних с ним эрзяно-мерянских и балтских земель.
Русские историки на стыке славяне-русские задают бесчисленное количество неразрешимых вопросов, даже не задумываясь о разумных ответах на них.
Идея «русского славянства» полностью опровергается русским фольклором, в котором нет ни славянских сюжетов, ни персонажей, ни мотивов, ни тем (даже название «славянин» не встречается), зато очень много финских, эрзяно-мерянских, персонажей и сюжетов (былины об Илье Муромце, Добрыне, Алёше Поповиче, Садко), исторические песни о Степане Разине, обрядовая поэзия, сказки, лирические песни). А фольклор – истинная духовная летопись народа, в ней нет места лжи, тенденциозности, национализму, пренебрежению к другим народам. Наполненность русского фольклора эрзяно-меряно-вепскими темами, сюжетами, мотивами, образами, персонажами однозначно указывает на то, кто является его создателем и носителем.
Шведско-финский исследователь религиозных воззрений эрзян Уно Холмберг-Харва в своей книге «Die Religiosen Vorstellungen der Mordwinen» (Helsinki, 1952) приводит сведения, свидетельствующие о сходстве и общности многих мифов, обрядов, обычаев, традиций и мифологических воззрений эрзян и русских. Он, вслед за П.И.Мельниковым, пишет об общности мифов о сотворении мира и человека, что явно указывает на древность этнических связей между эрзянами и русскими. Подобно русским эрзяне олицетворяли солнце, которое представлялось существом женского пола и в молитвах, обращенных к нему, называлось именем Вара, у русских - Варвара. Предполагалось, что у него есть дочь Прасковья. И у русских и у эрзян оно вращается по небесному своду вокруг земли: утром на быке, днем на волке, вечером на зайце, ночью спит за большой горой. Дети кричали, когда оно заходило за облака: «Свети, милое солнышко! Свети, милое солнышко! Если ты не будешь светить, ничего не вырастет, если будешь светить, вырастет хороший урожай, я отдам тебе мою пеструю курочку, я отдам тебе мое крашеное яичко!». Идентичная присказка бытует и у русских: «Хорошая погода, наступай, наступай, я отдам тебе красивое яичко, я отдам тебе белую курочку!» Эрзяне, как и русские, молились солнцу и во время его восхода, и во время его заката. Рано утром, склонившись в сторону восходящего солнца, они говорили: «Милостивое солнце, дай нам к началу дня здоровья и согласия, все увидь своим всевидящим оком, защити нас!». Русские крестьяне по утрам кланялись восходящему солнцу на четыре стороны света. Эрзяне тоже кланялись на четыре стороны земли, обращаясь при этом к верховному богу Инешкипазу [76]. Эрзяне, как и русские, называли солнце богом справедливости и клялись им, когда защищали свою правоту: «Пусть поразит меня Чи-пас (Солнце-бог), если я вру!» [77]. У. Харва говорит об антропоморфизации и обожествлении огня у эрзян и русских, веру в его магические силы, способные принести человеку как зло, так и добро, на основе чего возник ряд обрядов с употреблением огня в лечебно-предохранительных и очистительных целях: окуривание больного, обведение горящей лучиной люльки новорожденного, паря (кадушки) невесты с приданым, бросание под ноги молодым сковороды с горячим углем, когда они после венца входили в дом, обведение зажженной лучиной свадебных пирогов, чтобы они не были испорчены дурным человеком, злодеем, прыжки через костер участников похорон, прогон скота через огонь во время эпидемий и при первом выгоне на пастбище, ежегодное добывание нового огня трением дерева о дерево при проведении некоторых предохранительных обрядов. Новый огонь заносился в очаги всех домов после того, как тушился старый прошлогодний огонь. Новый огонь зажигали на 40-дневных поминках и в некоторых случаях при поминании покойных. Через живой огонь переносили больных, перегоняли скот; живым огнем разжигались купальские костры, через которые прыгала молодёжь, дабы быть наделенной здоровьем.
Общие представления у эрзян и у русских были о божестве ветра. Эрзяне по примеру русских иногда называли его Варварой вместо Варма-ава (мать-ветер), Варма-баба (старуха-ветер), Варма-патя (тетя-ветер) [78]. Как у русских, так и у эрзян ветер живёт за морями.
Сходными являются у эрзян и у русских божества зимы Кельме атя (Старик-холод), Мороз атя (Старик-мороз), Дед Мороз. Мороз есть заимствование с русского языка: «Мороз-старик, мой друг, прошел; до колен, мой друг, он снегу навалил», - поется в эрзянской песне. Имя божества мороза, которое соответствует русскому Дедушка Мороз и русские слова, употребляемые в эрзянских молитвах и в заговорах, пишет У.Харва, явно свидетельствуют о среде его происхождения и бытования. У русских, как и у эрзян, самый пожилой член семьи перед Пасхой с ложкой овсяной каши в руках, просунув голову в дымоход, угощал божество мороза: «Мороз, Мороз, иди есть!»
Подобное же сходство, по У.Харва, имеют божества воды, которые описываются в песнях и сказках. Эрзянская богиня воды Ведь-ава представляется существом, подобным женщине, то молодой и красивой с шелковистыми волосами, то страшной и старой с черными волосами и ужасным лицом. По песне, записанной Х.Паасоненом, Ведь-ава молода и красива, у ней утончённое лицо, черные глаза, белые волосы, маленький нос, тонкие губы, пышная грудь. Эти черты имеются у соответствующего божества русского народа. Сходное обожествление воды проявляется и в таких явлениях, как непочатая вода у русских и ведь пря (вода на верхушке волны) у эрзян, используемые у обоих народов как целительное средство.
Совпадают обряды, совершаемые эрзянами и русскими при переезде в новый дом. В Бугурусланском уезде Самарской губернии за неделю до переезда готовили праздничные блюда, которые сначала расставляли на полу в старом доме, а затем переносили в новый, где их ставили перед входом под печь. Молитву читала хозяйка дома, которая просила богиню дома Юрт-аву считать новый дом своим домом, хорошо заботиться о нём, направлять его жителей на добрые дела, предостерегать от дурных поступков, беречь членов семьи и имущество. Соответствующие религиозные представления и обычаи бытовали и среди русского народа.
Общими, по У.Харва, являются русские и эрзянские гадания и предохранительная магия. По примеру русских в новогоднюю ночь эрзяне делали мелом или ножом кресты на двери и окнах своего дома, чтобы защитить его на смене года от бродячих духов, приведений.
По русскому образцу эрзяне в некоторых районах устраивали особые обряды встречи Пасхи. В деревне Сапожкино Бугурусланского уезда девушки лучшую из своих подруг наряжали «Пасхой». Она уходила в восточном направлении от деревни и где-либо пряталась. Остальные девушки шли с ведром полным пуре к деревенской околице, чтобы встретить «Пасху». Они пели песню о том, что наступила пора встретить Пасху, которая придет с востока от Инешкипаза и обрадует деревню. Затем ведро с пуре ставили на землю и в более быстром темпе исполняли следующую песню, в которой Пасху (Ине чи) называли дочерью Инешкипаза, посланницей Вере-паза, и просили выпить пуре. «Пасха» приближалась к девушкам и как только те ее замечали, с ведром пуре, распевая песни, двигались ей на встречу:
Тейтерь какат, тейтерь эйдть!
Боярават азравкат!
Мезень коряс минь сынек?
Мезе тезэй пурнымизь?
Сень коряс минь ней сынек,
Се ней минек пурнымизь:
Пурнавинек, тейтерь эйдть,
Минь Инечинь учомо,
Мазы чинень сречамо.
Ко ёндо сы Инечись?
Ко ёндо сы мазы чись?
Чилисима сон ёндо,
Нишке пазонь икельде.
Мазынестэ наряжазь,
Парынестэ сон пурназь.
Сы сон ашо палясо,
Паля ланга руцясо.
Сы сон парсей пацясо,
Пуло песэ лентазо.
Кецякавсы веленек,
Весёлгавсы кужонок [79]
/Девушки, девчоночки,
Красавицы, хозяюшки!
Для чего сюда пришли?
Что здесь нас всех собрало?
Для того сюда пришли,
Вот что нас здесь собрало.
Собрались мы, девушки,
Инечи, Пасху поджидать,
Наш красивый день встречать.
Откуда Пасха к нам придёт?
Откуда красный день придёт?
С восходом солнышка придёт,
От Нишке паза явится
Красиво наряженная,
Во всё хорошее одетая.
Придет в рубашке беленькой,
Поверх рубашки – в халатике.
Придёт в платочке шёлковом,
На косе длинной – ленточка.
Обрадуется ей село,
Развеселится улица.
«Пасхе» подавали пуре, склонялись перед ней, причем, на колени вставали по-эрзянски: правое колено должно находиться позади левого, не должно касаться земли. После того как «Пасха» отпивала немного пуре, девушки брали ее под руки и сопровождали по деревне. У околиц ее ждали остальные. Девушки праздновали всю пасхальную неделю, расхаживая с «Пасхой» от дома к дому. В воскресенье после Пасхи «Пасху» провожали, на проводы собирались все жители деревни, чтобы вместе проводить ее в западном направлении до полевой межи. Дальше шли только девушки. Еще днем на возвышенность недалеко от деревни приносили солому, которую теперь поджигали. Провожая, девушки пели о том, что «Пасха», дочь Инешкипаза, должна возвратиться в отчий дом, хвалили ее и просили вновь прийти через год. «Пасхе» наливали пуре и вновь кланялись так же, как и раньше. Потом «Пасха» шла дальше по полевой меже, пока вовсе не исчезала с поля зрения. Девушки возвращались в деревню, где их ждали остальные жители. Здесь пели еще одну песню о том, что Пасха ушла и вернется через год:
Нишке пазонь тейтерезэ,
Вере пазонь азравказо,
Нишке пазось тонь кучнинзеть
Мастор ланга тонь якамо.
Сисем чинеть якавтыдизь.
Шкинеть сакшны ней туеме
Эсь кудозот, эсь чинезэть,
Эсь тарказот, эсь эземзэть,
Нишке пазонь путонь кудос,
Таго диринь тонь тетяте.
Кундакая кедь пезэнек,
Адякая тон маронок.
Минек ютась Инечинек,
Нишке пазонь валгсь чинезэ.
Чивалгумав ветятадызь,
Пиже лугас ильтятадызь.
Туят пиже лугинева,
Мазы цеця юткинева.
Цела ие тон кадсамизь.
Омбонь те шкас тон ней а сат,
Инечинь чис прят а невтят. [80]
/Дочь Нишке паза,
Хозяюшка Вере паза,
Нишке паз тебя посылал
По земле ходить.
Семь дней с тобой мы гуляли.
Время тебе уходить
В свой дом, в своё жилище,
На своё место, на свою скамью,
В дом Нишке паза,
Снова к своему родимому отцу.
Возьмись-ка за наши руки,
Идём-ка ты с нами.
Прошёл наш Великий день,
Зашло солнце Нишке паза.
Проводим тебя на закат,
На зелёный луг проводим.
Пойдёшь ты по зелёному лужку,
Посреди красивых цветов.
На целый год ты нас оставишь,
Обратно до этого времени не придёшь,
До Пасхи здесь не появишься.
Эрзянские девушки, также как и русские, на Троицу ходили в лес, чтобы cвить себе венки из березовых листьев. Очень нарядные, с зелеными венками на головах, они шли к ручью или реке, чтобы бросить туда свои венки. Считалось, что если венок пойдет ко дну или поплывёт против течения, то его хозяйка умрёт; если же венок будет держаться на поверхности и поплывёт по течению, то хозяйке повезёт.
В 1826 году губернатор Саратова писал, что эрзяне в июле во время новолуния устраивали празднество, на котором молились за здоровье лошадей. В качестве жертвенного животного забивали козу. К празднику рыли канаву, в которой разводили «новый огонь», добытый трением. Через эту канаву заставляли прыгать лошадей. Соответствующий обряд справляли и русские. Следуя русским обычаям, эрзяне почитали Настасию (русск. Анастасия) и называли её богиней овец (ревень паз). Молились эрзяне и святому заступнику рогатого скота Ласею (русск. Власий), которого называли скалонь паз (бог коров). Власьев день по русскому календарю отмечался 11 ноября. Эрзяне чтили и других святых православной церкви.
Подобно русским созданы у эрзян братчины. У русских на соответствующих празднествах большую роль играла восковая, так называемая братская или мирская свеча, которая хранилась также по году в домах, относящихся к одному и тому же родству. В некоторых местах, например, у русских Могилевской губернии и эрзян деревни Вечкенино Наровчатовского уезда свечи выглядели одинаково: конусообразная, состоящая из шести килограмм. Заворачивали её в узкие, с раскрашенными концами полоски холста. И русские и эрзяне имели обыкновение дополнять свечу. Вот потому Д.К. Зеленин пишет, что эрзяне данный обряд переняли от русских. В обзоре русских народных обычаев он говорит об одной братчине, в которую входили одни женщины (Вятская губерния). Если же допускали мужчину, то ему или голову повязывали женским платком или завязывали глаза. Д.К. Зеленин полагает, что русские нигде больше подобных братчин не создавали. Однако дело обстоит не так. В Покровском, расположенном на восточном берегу Волги напротив Саратова, женщины устраивали свой праздник в то же время, что и эрзянские. Сильно опьяневшие с песнями и плясками они также ходили по деревенским улицам. Если на их пути встречался мужчина, ему нелегко было вырваться из их рук. С него требовали определенную сумму денег. То же ожидало и тех незамужних девушек, которым перевалило за 25 лет. За такими женщины даже охотились и если таковая попадалась им в руки, они водили ее с собой, распевая похабные песни: «Через Никитин забор Тащат Гапку с задранной юбкой, Гапка кричит, заливается, но никто за нее не заступается». Такой же чисто женский праздник, на который не допускались мужчины и незамужние женщины, справляли по примеру русских сетукезы в Эстонии. Описанные странные действа имеют место и здесь. Общими для этих празднеств являются процессии женщин с грубыми эротическими песнями и играми, нанесение визитов женщинам другой деревни или другой братчины. Здесь женщины также играли между собой во фривольные игры, например, такие как «собачья свадьба». Встречный мужчина, равно как и старая дева, могли стать предметом насмешек. Особое почтение высказывалось женщинам, вышедшим замуж в последнем году, их подкидывали, приветствовали криками, давали выпить и желали детей. С этого времени они были членами «общества замужних женщин». Такой же праздник справляли русские староверы, проживающие в Эстонии, немцы в Баварии на Верхнем Рейне. Здесь также женщины могли схватить на улице мужчину и отнять у него какой-либо предмет одежды, за который требовали выкупа. Здесь также женщины, выпив, бывали излишне смелы. Молодые женщины могли стать полноправными членами общества только внеся свой взнос – кофе, пиво или вино. Эти празднества, где бы они не справлялись, имеют многочисленные общие черты.
Как у эрзян, так и у русских в родительские дни и на жертвенных праздниках женщин молитвы читала обычно вдова. Ведущие обряда должны были быть одеты в чистую, а по возможности и в новую одежду. Ведущие керемета (праздничного моления) имели особую холщовую одежду, которая после свершения обряда передавалась тому, кто на следующий год должен был вести данный обряд.
Во многих источниках говорится о том, что эрзяне, как и древние греки, при молении поднимали руки ладонями вверх, знали молитвы в стихотворной форме, владели игрой на струнных инструментах.
Общность представлений у эрзян и у русских о сотворении мира и человека, сходство и общность божеств, обрядов, обычаев и традиций подтверждает точку зрения: русский этногенез происходил на основе эрзяно-меряно-мещёрского этнического и культурного субстрата. У.Харва эрзяно-русскую мировоззренческую и обрядовую общность объясняет русским влиянием, что было обусловлено научными воззрениями его времени.
Наличие эрзянских и русских обрядов, песен, сказок с одинаковыми или сходными сюжетами позволяет выводить фольклорно-обрядовую общность из общности бытовой и социальной. У эрзян есть песни о выдаче замуж девушки за малолетнего мужа. Такие же песни есть у русских:
У дубика у сырого,
Сидит девка, что ягода.
Калина моя!
Малина моя!
Течёт пояс разных шелков,
Разных шелков - семи сортов;
Не столь течёт, сколь плачет:
- Кому я достануся?
Доставалась я старому;
Он стар добре, не ровня мне,
Не ровнюшка, не под-версту,
Не под-версту, не по-мыслу;
Он спать идёт всё кашлючи,
Вставаючи, перхаючи. –
У дубику у сырого,
Сидит девка, что ягода.
Калина моя!
Малина моя!
Течёт пояс разных шелков,
Разных шелков – семи сортов;
Не столь течёт, сколь плачет:
- Кому-то я достануся?
Доставалася я малому;
Он мал добре, не ровня мне,
Не ровнюшка, не под-версту, -
Не под-версту, не по мыслу;
Он спать идёт всё плакучи,
Вставаючи, рыдаючи…. [81].
Русь присоединяется к славянам, начиная с Нестора, являвшегося, по В.О.Ключевскому, панславистом, который, исходя из своей идеи первобытного единства славян, «прежде всего старается связать ранние судьбы родной Руси с общей историей славян» [82]. Нестор «старается» связать Русь со славянством, поставив перед собой цель, продиктованную политическим или другим соображением. Но мы не видим на эрзяно-меряно-мещёрских, вепсских, корельских землях славянских лиц. Они как были здесь русскими, так и остаются таковыми. Таковыми они являются у К.С. Аксакова, Н.М.Карамзина, Н.А.Полевого, С.М.Соловьёва, С.Ф.Платонова, В.О.Ключевского и у других, пытавшихся вылепить из русского человека украинского «славянина», хотя «украинские славяне» существуют только в тенденциозных политизированных историографических сочинениях. Украинцы не относятся к генетическим славянам, они сформировались на русско-финско-балтской этно-культурной основе. Славянизмы в их языке появились под влиянием Польши и церковно-славянских книг.
Д.С.Лихачёв, комментируя проблему внесения иноязычного элемента в русскую историю, указывал на ограниченность исторического мышления, представлений об историческом развитии в эпоху древней Руси. По его словам, «всякое новое явление общественного развития считали пришедшим со стороны; его считали привнесённым извне, дарованным богом, явившимся из иностранного государства, или результатом чьего-либо постановления, приказания, закона, а не возникшим в результате закономерного исторического развития, представления о котором ещё отсутствовали. Вот почему, отчасти, народное предание так склонно было считать и славянские племена пришедшими со стороны, а само передвижение племён объяснять толчками извне – результатом завоеваний, насилий и т.п.» [83]. Отмеченными Д.С.Лихачёвым особенностями русская историография страдает со времён Нестора и до начала XXI века. Она ищет Русь, Россию вне её самой, а её эрзяно-финно-балтскую сущность подменяет иноземными пилигримами, странствующими только по её виртуальным городам и весям.
Формирование русских, украинцев и белорусов в разные исторические эпохи, с интервалом в несколько столетий, говорит о том, что они прошли свой этногенез автономно, независимо друг от друга, что исключает возможность отнесения их к единому этническому гнезду, сведения к тем неизвестным истокам, якобы послужившим причиной возникновения мнимых «восточных славян». Существование Руси в Киеве только как военно-политической структуры без этнической основы в местном населении делает несостоятельным тезис о Киеве как колыбели государственности трёх «восточнославянских» народов. В IX-XII вв. в Киевском княжестве украинцев и белорусов не было. Они возникли спустя сотни лет после его исчезновения. Между русскими, украинцами и белорусами существует связь историческая – в том смысле, что территория, на которой находятся ныне Украина и Белоруссия, принадлежала Новгородскому и Киевскому княжествам, а украинцы и белорусы сформировались на основе потомков древних руссов, мерян, кривичей, балтов, литовцев, латышей, финнов. Выявляется, таким образом, такая связь между этими народами, которая показывает их как независимых субъектов всемирного исторического процесса. У них свои особенные исторические судьбы и пути развития. И продуктивные отношения между ними возможны с учётом признания их этнокультурной и исторической автономности, особого предназначения. Украинцы и белорусы оказались вне пределов русского мира так же, как это произошло с литовцами, латышами, эстонцами, ныне совершенно самобытными европейскими народами, имеющими свой образ мыслей и чувствований и свой образ жизни, существенно отличающий их от русских, сохраняющих в значительной степени свой изначальный менталитет, семейно-бытовые и общественные обычаи и традиции.
В свете приведённых данных спорным и неубедительным выглядит утверждение Ф.П.Филина о том, что русский, украинский и белорусский языки – «языки братья, имеющие одного предка – древнерусский (восточнославянский) язык», что древнерусский язык «образовался в VII-VIII вв. на базе многочисленных близкородственных говоров древнейшего общеславянского (праславянского) языка, исторические истоки которого уходят в глубокую древность» [84]. По Ф.П. Филину, древнерусский язык, называемый «восточнославянским», образовался ещё до знакомства Руси со славянами, которое произошло в X- XII вв., а украинский и белорусский языки в составе древнерусского языка потенциально существовали уже в VII-VIII вв., до возникновения украинцев и белорусов, что, по Ф.П.Филину, произошло в XIII- XIV вв.: «Исторические обстоятельства сложились так, что в XIII- XIV вв. древнерусская народность разделяется на три близкородственные народности – русскую, украинскую и белорусскую, что повлекло за собой возникновение трех близких языков с их самобытными, оригинальными путями развития» [85]. Однако нет оснований говорить о возникновении русской народности в XIII-XIV вв. Русская народность изначально существовала только как русская народность на Новгородской земле еще в IX – XII вв., а украинский и белорусский языки и их носители появились спустя несколько веков после исчезновения Киевского княжества, что подтверждает и Ф.П.Филин, говоря: «В сущности, только одна Новгородская область представлена древнерусской письменностью в такой степени, что исследователи могут более или менее полно представить себе особенности новгородских говоров XI-ХIV вв. Большая часть дошедших до нас древнерусских письменных памятников относится к Новгороду и его землям… Лингвисты не раз уже отмечали, что из древнерусских диалектов более или менее чётко выделяются только древненовгородские говоры» [86]. И это не удивительно, ибо Новгородская земля есть истинная Русь. Высказывание Ф.П.Филина опровергает его же теорию и свидетельствует о том, что украинцы и белорусы и их языки сформировались вне этнической и исторической связи с древнерусской народностью и её языком. Древняя Русь за много веков до появления украинцев и белорусов перестала существовать в пределах современной Украины и Белоруссии, и её язык не мог быть «предком» и «братом» украинского и белорусского языков. К тому же история не знает такого факта, события или процесса, как деление Древней Руси на Украину, Белоруссию и Россию, а древних русов - на русских, украинцев, белорусов. Вне контактов с развалинами Киевского княжества исконная Русь (Новгородская, Ростово-Суздальская, Рязанская, Ярославская, Костромская, Владимирская, Муромская, Московская), ведя ожесточённые внутренние войны, развивалась в великую цивилизацию не посредством дробления своих земель, а путем объединения их в единое государство. Она не рождала Украину и Белоруссию. У Украины и Белоруссии были собственные родители.
С точкой зрения Ф.П.Филина совпадает теория И.С.Улуханова, изложенная им в монографии «О языке Древней Руси» (1972). По его мнению, древнерусским языком называют язык восточных славян, выделившихся из общеславянского единства в VII-VIII вв. н.э. и существовавших как единая народность до XIII-XIV вв. [87]. Развивая этот тезис, И.С.Улуханов приходит, однако, сам не сознавая того, к обратным выводам, прежде всего к отрицанию славянской принадлежности русского, украинского и белорусского языков. Он пишет: «Русский язык богаче славянизмами, чем другие восточнославянские языки – украинский и белорусский, на формирование которых церковнославянская традиция оказала значительно меньшее влияние. В украинских и белорусских областях отбор славянизмов производился даже в религиозных жанрах. Там существовали книги «священного писания», переведенные на язык, близкий к живой народной речи» [88]. Понятно, что если русский, украинский и белорусский языки в разной мере «богаты» славянизмами, то они не являются славянскими языками, ибо, если бы они были славянскими языками, не могло быть речи о мере их «богатства» славянской лексикой. Не говорим же мы о мере богатства русского языка русизмами, украинского – украинизмами, белорусского – белорусизмами, германского – германизмами и т.д. В суждении И.С.Улуханова русский, украинский и белорусский языки выступают как «славянские» неславянские языки. Оставаясь верным своей непоследовательности и противоречивости, И.С.Улуханов, кроме русского, украинского и белорусского языков, выделяет в Киевском княжестве ещё «два близкородственных языка – церковнославянский и древнерусский» [89], не видя между ними принципиального различия, хотя древнерусский язык – живой разговорный язык, а церковнославянский – искусственный книжно-церковный язык, на котором население не говорило. По этой причине нельзя его сопоставлять с народным языком и считать его «родственным» ему. Справедливость данного замечания подкрепляется самим И.С.Улухановым, констатирующим: «С течением времени круг славянизмов, регулярно используемых в живой речи, расширяется медленно. Материалы памятников XV-XVII вв. показывают, например, что из числа глаголов с приставкой пре - в речи продолжали употребляться лишь все те же пять глаголов, что и в предшествующую эпоху. Записи живой устной речи, произведенные иностранцами, включают опять-таки наиболее привычные славянизмы. Так, в «Парижском словаре московитов» 1586 г. находим лишь слова владыка и злат, в дневнике-словаре англичанина Ричарда Джемса (1618-1619) – благо, блажить, бранить, воскресенье, воскреснуть, враг, время, ладья, немощь, пещура, помощь, праздникъ, прапоръ, раздробление (так!), сладкий, храмъ; в диалогах, записанных Лудольфом, - аще (в цитате из «священного писания»), благословить, благочестие, браниться, власть, воскресение, возлюбить, возмочь, вознестись, воспитать, время, глава, древо, здравствуй, младенец, напраздно, облакъ, отвернетъся, понравити ся, похранить, праздникъ, праздность, пребывать, прежде, премудрость, проклажаться («прохлаждаться»), разбоиник, разуменъ, сладокъ, сласти, смиренномудрие, согласовать, сотворить, среда, средний, странна («страна»), товарищь, умрети, хранить» [90]. Всего 57 славянизмов вошло в русский язык в течение восьми веков, в то время как из латинского, французского, германского, английского, эрзянского (мерянского, мещёрского, муромского), вепсского, корельского и др. европейских языков русский язык вобрал тысячи слов.
И.С.Улуханов, считающий русский язык «восточнославянским», отмечает как бы в отрицание своего же мнения, что «многие славянизмы, вошедшие в русский язык, сначала были недостаточно понятны. Такие славянизмы мы встречаем в древних словарях среди «неразумных на разум» слов и выражений. Там они пояснялись более понятными словами. Так, например, в одном новгородском словаре XV в. слово качьство поясняется так: «естество, каковому есть», количьство – «мера есть колика»»; своиство – «кто имать что особно»; смерчь – «облак дъждевенъ» и др.» [91]. В данном высказывании И.С.Улуханов противопоставляет русский и славянский языки, ибо такое противопоставление существовало в самом русском обществе. Лудольф Генрих Вильгельм в «Русской грамматике» (Оксфорд, 1696) писал: «Чем более учёным кто-нибудь хочет казаться, тем больше примешивает он славянских выражений к своей речи или в своих писаниях, хотя некоторые и посмеиваются над теми, кто злоупотребляет славянским языком в обычной речи» [92].
И.С.Улуханов не согласен с Д.С.Лихачёвым и Ф.П.Филиным в признании приоритета новгородской письменности и новгородского языка в Древней Руси. Он считает, что письменность распространялась из Киева, и поэтому язык киевских памятников, во многом отражавший киевское койне, влиял на речь других городов, киевский диалект был воспринят как общерусская норма правильной речи [93]. В подтверждение сказанному он не приводит доказательств. Трудно представить, чтобы русский человек, живший в Новгороде, Ярославле, Ростове, Владимире, Москве, Рязани и на др. исконно русских землях, мог подражать киевскому говору как образцу правильной речи при условии, что он его не знал, а свой язык представлялся ему единственно правильным языком. К тому же язык национальности формируется в её ядре, а не на периферии, на задворках этнической жизни. Великий Новгород, на протяжении многих веков бывший государство образующим и культурным центром Руси, влиял на неё по всем линиям общественного развития, включая язык.
Об онтологии русского и славянского языков предельно ясно высказался А.С.Пушкин: «Давно ли стали мы писать языком общепонятным? Убедились ли мы, что славенский язык не есть язык русский и что мы не можем смешивать их своенравно, что если многие слова, многие обороты счастливо могут быть заимствованы из церковных книг, то из сего еще не следует, чтобы мы могли писать да лобжет мя вместо целуй меня etc» (Путешествие из Москвы в Петербург. 1833-1834) [94].
Древняя Русь сложное этноязыковое образование, многоплеменное сообщество, состоявшее из Мери, Эрзи, Мещёры, Муромы, Веси, Балтов, Чуди, готов, варягов, между которыми шли интеграционные процессы, приведшие к образованию древнерусской народности и её языка. Центром древней Руси (государственным, этническим, культурным) был Новгород.
Киевское княжество (но не Киевская Русь! (Киевской Руси не было), созданное Олегом в 882 году, за 250 лет своего существования не оказало существенного влияния на судьбы русского народа и его государства. Доминирование Новгорода духовное, языковое, этнокультурное в X – XII вв. при формальном политическом центре в Киеве было несомненным, ибо Русь в Киеве была представлена главным образом только княжеской властью. Глубинные процессы по формированию и развитию русского народа шли на Новгородских, Нижегородских, Ярославских, Костромских, Владимиро-Суздальских, Рязанских и Московских землях.
«Восточные славяне» - историографическая абстракция с политическим подтекстом, и «они» к древнерусской народности никакого отношения не имеют.
Комментариев нет:
Отправить комментарий